Сибирские огни, 1981, № 2

84 С Е Р Г Е И П Е С Т У Н О В — А кострище это, Николай Владимирович, наше с Федором. По пути с полей мы иногда здесь машину остужаем. Как-то сама собой сготовилась ушица, мы вынули из сумок харч, выложили содержимое на разостланный брезентик.’ Полевое застолье получилось на славу. Желанный мальчишник — отрада! — Прошу, Иван Иванович.— Я протянул миску с ухой секретарю обкома. , — Первый раз из рук писателя принимаю полевую уху,— улыбнулся Орлов. — Лишь бы не литературную утку,— подхватил я шутку верховода. — Уток вон в округе невпролаз,— повел взглядом Орлов по озеру.— Все же правильно мы поступили, что сделали его заповедным. — Наша писательская утка, Иван Иванович, не^а, что плавает и летает, а та, что бумагу ложью марает. Вот такую утку я вам никогда не преподнесу. Можете быть спокойны. — Посмотрим-цосмотрим,—раздумчиво произнес Орлов.—Один ретивый из вашего брата тоже заверял, а потом его «Правда» фельетоном покрыла. Всю вашу писательскую братию опозорил. И говорить об этом стыдно, а приходится. Разве не читали?' — Ну, как же! Как же! — зашумели мы. Секретарь вскинул косачиные брови, прямо посмотрел на нас: — Свою дорогу выбрать повсюду нелегко. А в писательском деле, на мой взгляд, и подавно. Но везде должна быть открытость души, бескорыстие.— Орлов немного помолчал, потом как-то неожиданно спросил:— Кстати, как разобраться, где истинный писатель, а где зашифрованный под громкий патриотизм графоман? Ведь штангеля нет, как, например, у токаря, чтобы точную мерку с твоей поделки снять, точно ДО'микрона все замерить? Как тут быть? Все посмотрели на меня, давай, мол, писарчук, ответ держи за брата, за бедокура-балагура. — Мне кажется, есть такой штангель,—сказал я.— Это, прежде всего, твой дарованный природой талант, открыть который дано таким же талантам-мастерам. А потом твое собственное сердце и партийная совесть, поскольку писатель принадлежит народу. Это вам не кот в мешке, а поострее шила — все равно наружу выпрет... — Но это все-таки еще не штангель, которым можно все измерить,— не согласился секретарь. — Ну, конечно, специального штангеля нету, а есть критика, есть читатель. Но мне кажется, при всем богатстве натуры для писателя главное — Родина. От отчего порога до заветной березки, во всей необъятной Отчизне своя родимая до смертушки сторонка! Она тебя питает, она дает тебе силы и вдохновение. Без Родины поэта нет! Возьмите Михаила Шолохова, Льва Толстого, Виктора Астафьева, Ивана Тургенева... — Стоп-стоп! — возразили ребята,— Тургенев Почти всю жизнь во Франции прожил.. — Но все свои произведения писал только о России, об Орловщине. Ему было терпимо жить в Париже, когда он знал, что есть в его сердце Бежин луг и российское раздолье. Без этого всего не было б Тургенева. — А как вы относитесь к Черкасову? — секретарь опять буравчиками острых глаз смотрел открыто на меня, пряча в дружеской улыбке свою усталость и какую-то нам неведомую застойную душевную — Алексей? «Хмель», «Черный тополь», «Конь рыжий»? Я очень любил этого человека! Вот как раз у него-то и есть коренное глубинное течение, как у могучей реки. Он наш, истинно русский сибиряк'