Сибирские огни, 1981, № 2

82 С Е Р Г Е Й П Е С Т У Н О В — Под «охранной грамотой» они — герои! — со злой завистью шипит браконъеристый пират.— Но укараулю в закоулке где-нибудь узнают наших! — И еще раз просматривает зеркально отблескивающие, сдвоенные стволы своего грохоталы двенадцатого калибра, нервно их профукивает. Но как бы там ни было, а утка здесь первой пошла на дружеское сближение с вооруженным до зубов против нее человеком, первой стала ему дружески подкрякивать, лениво подмаргивая, намекая прозрачно и весело, что дружба и мир дороже всего, глянь, мол, все озеро кипит и дышит, живет Центральное озеро, а все остальные в это время пустынно мертвы и голы, как упавшие с неба на землю грустные крупные слезы. Пойми, мол, человече, что без меня, простой и серенькой утицы, и тебе тоскливо и одиноко станет на белом свете, без меня мир обеднеет, некому будет даже крякнуть, тоску твою разогнать, вот и сбереги меня на свою же радость-сладость, не убий... К этому-то вот Центральному озеру, под «охранную утиную грамоту» и звал нас Боря. — Ну, что, друзья, махнем? Лёту до вечерней зори все равно не жди. А там хоть насмотримся на утиную возню,— первым согласился Николай Владимирович.— Вообще-то забавно смотреть на хитроумную современную утку,— улыбнулся он.— Невольно себя к дуракам причисляешь. Смотрит она тебе в глаза — и вся укором исходит. Только, ребята, ружья зачехлить, чтоб даже и намека на варварство не было! Утка все видит. И понимает все.— Почетный охотник знал, что говорил.— Голому собраться — подпоясаться,— заторопился Фильков. Где-то через полчаса были мы уже под щитом «охранной грамоты». Угнездились на чьем-то чужом старом пепелище, развели костерок, Боря Радецкий с берега закинул раздвижную современную удочку, сделанную из пластика. — Настоящий бухарский базар!— не вытерпел я, видя, как взыг- рывают водяные радуги от всплесков играющей в покойном озере пти цы, как длинноклювые гоняются за настырными чирками, как круто- грудые молодые крякаши сильно месят воду еще неокрепшими крыльями. — Хлопунцы блаженствуют,— невольно вырывается у Николая Владимировича.— Их еще порхунами Боря называет. — Они и есть порхуны,— откликается с берега Борис, едва успевая подсекать.— Окунь-то, гляньте, озверел, сразу на оба крючка хватает. Червяк — не мормыш, в охотку идет! Ставьте воду, сейчас ушица будет. За приготовлением ухи мы и не заметили, как бесшумно подкатила к нам светлая «Волжанка». Из нее вышел припыленный, заметно уставший в сером плаще человек. Мы в нем вмиг признали верховода, первого секретаря обкома партии Ивана Ивановича Орлова. Конечно, ма лость растерялись, особо Николай Владимирович: как-никак уборка зените, хотя и воскресный день, а надо быть в поле, надо быть вместе с войском, где бьются за хлеб, хотя по нынешнему году и хилый-прехи- лый, особенно в том районе, которым только что начал командовать Штыгалов. Что и говорить, малость труханули и мы. Орлов — мужчина в рас цвете сил, когда дата золотого юбилея на середине человеческого век его вроде бы и не коснулась: выпуклый лоб, мужественный и гладкий, брови крутые, живо реагирующие на движения души хозяина, смоля ным вороньим крылом отливает густой волнистый чуб, широкие, орехо вого цвета скулы на смуглом загорелом лице выдают в нем далекого, давным-давно обрусевшего азиата, видимо, из монгольских сильны кровей. Сам он родом из воронежских краев, духом и характером глу