Сибирские огни, 1981, № 2

178 А . Н И К У Л Ь К О В ности, развитого мировоззрения. Древний девиз «познай1самого себя» как бы явля­ ется главной концепцией таких произведений. Во-вторых, этот герой, при бережно и тактично приписанных ему отдельных недостатках и слабостях, довольно безобидных и даже симпатичных, несет в себе главный заряд высокой нравственности и порядочности, на его долю приходится , основное количество благородных поступков. И в-третьих, точка зрения героя, его личный социальный опыт полностью господствует в качестве авторской концепции жизни. В романе А. Плетнева «Шахта» точка зрения Михаила Свешиева, деревенского парня со средним образованием, который после службы в армии стал шахтером, сливается с авторским мировосприятием, нигде автор не поднимается над своим героем, читатель призван смотреть на все, описанное в романе, (глазами Михаила Свешнева. И что же, в частности, получается? Главный инженер циахты Головкин, инженер по технике безопасности Комарец, начальник областного* управления Го­ сударственного горнотехнического надзора Горохов, даже бригадир Колыбаев, а заодно и директор совхоза Цымбаленко,— все эти инженеры и руководители люди плохие, далекие от рабочих интересов. Исключение делается только для начальника шахты Комарова, но — по строго социальному признаку. У Комарова и посейчас отеЦ— простой скотник в колхозе, а сам он всю юность бедовал, в 'Студентах но­ сил, как говорится, рямки, стесняясь городских сокурсников. Зато у главинжа Го- . ловкина, холодного, высокомерного человека, отец — управляющий трестом «Горск- уголь», мать — преподавательница музыки, «он не знал босоты». Естественно, Го­ ловкин оказывается личностью до того несостоявшейся, что кончает жизнь самоубийством. Страницы, посвященные Головкину, выделяются в романе своим примитивом, как ржавое пятно увядшей травы на зеленом поле. Это не исследование человеческого типа нашего времени, а осуждение малопонятного явления из малознакомого мира. По воле автора, несчастный интеллигентик Головкин задумывается: «Ведь, кро­ ме моей жизни, есть еще какая-то другая, непонятная мне, из которой пришли Кома­ ров и другие... Какая она?» Боже мой, да Михаилу Свешневу еще больше стоило бы задаться таким вопро­ сом, ибо ему так же непонятна жизнь, из которой пришел Головкин. До неге многое доходит смутно, словно сквозь сон: «Рассказывали, что Комарца не однажды раз­ бирали на партийных собраниях за формальный подход к делу»... Глухо это у Ми­ хаила. А Комарец так и остается формалистом, а нам так и невдомек, почему это Комаров не может справиться с Комарцом. А возможно, и не надо справляться, потому что в технике безопасности как раз и нужен формализм, мелочная регла­ ментация, иначе не оберешься аварий и жертв. Писателю, взявшемуся за такой панорамный жанр, как роман, просто необхо­ димо выходить за рамки личных впечатлений, заниматься исследованием той, «дру­ гой», «непонятной» ему жизни. А пока во многом осталась «непонятной» для авто­ ра «надземная» жизнь, даже на не очень большой высоте руководства шахтой. А Плетнев впечатляюще, художественно воплотил свой непосредственный жизнен­ ный опыт, но не поднялся на следующую необходимую ступень — исследование тех сторон действительности, которые в его непосредственный опыт не вошли про­ никновение в те характеры, которые далеки от его личной жизни и взаимосвязей. Без этого значительного романа не напишешь. А. Горшенин, солидаризуясь с В. Шапошниковым по поводу малого количест­ ва шедевров в наши дни, старается в статье «На путях в незнаемое» найти этому историческое объяснение. «Отчего зависят взлеты и падения литературы? — пишет он,— Невозможно ответить на данный вопрос однозначно. Он включает в себя це­ лый комплекс взаимосвязанных причин, важнейшая из которых — неразрывная связь с историческим развитием той страны, того народа, выразителем которого данная литература является,— прослеживается особенно четко». Критик иллюстрирует это положение кратким обзором истории -русской литературы от декабристов до наших »