Сибирские огни, 1981, № 2
Д И В Н Ы Е Д И В А 143 шарфик поверх пальтеца, а у матери бор довая, в белых яблоках косынка, не по се- зону ззвязднндя на затылке. Молодится! От всей артели исходит такая речная све жесть, что сразу видно — теплоходом до бирались. Мать останавливается у косяка, а ребя тишек пускает гуськом: первой Раиска, смущенная новизной обстановки; вторым Ефимка в натопыренной зеленой, с черным околышем, с бронзовой кокардой, коман дирской фуражке, ушитой сбоку (подарок дяди Гены, служившего где-то при грани це); третьим Наум, мой старший, с нетер пеливой готовностью рассказать, как сыграл «Автомобилист» (далось мальчику почему-то болеть за эту невидную коман ду) на первенстве Сибири по футболу. Мать же как бы считает их, проходивших в дверь, и при этом держит на разрумянен ном чернобровом лице достоинство гусы ни, доставившей гусенят ко двору в со хранности. А в глазах мысль: вот, радуйся, мы прикатили на сутки раньше, чем ты велел. Как же, ра-адуюсь| Только вот как мне теперь быть с моими дневниковыми запис ками? Неделю же, говори, ждал сегодняш него свободного вечера. Прежде-то все де ла были: ездили каждый вечер в совхоз грузить для своего ОРСа картошку. К тому же насчет постелей, раскладушек и с ко мендантшей договорился на завтра. Сегод ня же ничего не сделать, да и комендантшу не сыщешь. Ребятишки нашарили в столе мой вче рашний сухой батон, делили его, каждый тянул к себе. — Стойте, стойте! — разнял я их,— Не портьте себе аппетит. Пошли в столовую. По лестнице спускаемся — я впереди, ребятишки за мной, напирая кучкой, мать за ними. Ефим норовит проскользнуть мимо меня. — Разве не видишь, какие ступени кру тые и скользкие. Нос расхлещешь или по хуже,— удерживает мальчонку мать. Я радуюсь, что мальчонка растет бегу чим (старшой-то этим не отличается), хоро шо, что норовит вперед, однако делаю вид, что недоволен. Мать рассказывает, что Ефимка вчера был в садике наказан. — Прихожу,— говорит она с выражени ем испуга,— а он в углу стоит. Галина Петровна, воспитательница, ругается: по любуйся, говорит, мама. Потом и Лариса Михайловна тоже на него: полюбуйтесь. А он, оказывается, что? Никак не хочет слушаться. У них там в садике деревья, так он лазит по всем деревьям подряд. Куда это годится? У меня отлегло: я-то думал, что такое там у них стряслось? Отлегло: слава бо гу— лазит. Если рядом есть деревья, и мальчишка не хочет лазить по ним— оч-чень нехороший симптом. Мой, слава богу, лазит. Тем не менее строжусь (педа гогика): — Ай-яй-яй! Наверное, и прародитель мой тоже, ког да его дитятя прыгал по веткам в табунке с другими обезьянками, для виду тоже строжился: «Ай-яй-яй!» Пока мы с матерью на раздаче уставля ем подносы едой, Наум придвигает к го лубому столу, что у окна с видом на реку, пятый стул. Но угнездиться всем в куче не удается — не вмещаются тарелки. Кассирша, приглядываясь из-за синего аппарата, смеется: «Вот это семейка». Даже женщина в годах, высунувшаяся из посудомоечной, реагирует — не то осуж дает, не то поощряет: «Се-емейка». Я давно привык к таким репликам— они и когда улицей семейством идем, и когда в кино на детский сеанс,— однако это бесит меня. Нахожусь в горестном не доумении: да что же оно такое — трое де тей и уже диво, зрелище! Много! Надо же так поизмельчать на этот счет нашему бра ту, горожанину! Решаем с матерью за стол соседний сесть. — Давайте, вы— за одним, мы— за другим,— говорим мы детям.— Ребята! Да вайте быстрее поедим— и на берег. Будем камни в реку бросать. Цель есть, а во имя цели можно и по терпеть. Наум и Ефимка ^ыстро хлебают. Раиска не спешит, сидя между матерью и мной: она, очевидно, еще не понимает, что это за удовольствие — швырять камни в реку. По дороге к набережной Наум показы вает, как ходит медведь. И Раиске внима ния хочется, она присаживается на корточ ки, показывает, как прыгает заяц, потом изображает белку, лисицу, ворону. Ефим ладони трубочкой прикладывает к губам и кричит по-птичьи, по-коровьи. Ребятишки не забывают оглядываться, улавливая на наших с матерью лицах наст роение. Мы же ,с матерью, не торопясь, касаясь ДРУГ друга локтем, по бетонной дорожке мелкими шажками идем, ступаем тихо, мяг ко, поотстав, чтобы была у ребятишек воз можность бегать и туда и сюда, вперед и назад. Настроение у нас такое (дети это ловят — дошлые), что в груди будто мед весенний. В густо-синем небе острием вниз свиса ли латунные иглы. В чащобе леса застряла луна. Мь( ходили по берегу, я смотрел на лес ную чащобу, и у меня не было увереннос ти, что луна оттуда когда-нибудь выберет, ся. Внизу лежаЛа река, дышащая влажным и прелым духом. То, что это река, можно лишь догадываться; д может, это и, в са мом деле, не река, она была здесь, а те перь не она, теперь широкая черная про пасть. Изредка в этой глухой мягкой черноте возникал белесый глазок, этакая точка, от верстие в черноте, точка проплывала, там что-то тарахтело, судно то было или трак тор; через минуту, когда глазок пропадал за прибрежной высоткой, у моих ног вни зу начинала ухать и биться вода, и я начи нал верить, что — да, передо мной все- таки не что-то иное, а самая настоящая река, упрятанная во мрак, и прошел мимо
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2