Сибирские огни, 1981, № 2
Д И В Н Ы Е Д И В А 127 Пламя бьется в изгибах, оно у основа ния голубое, а в вершине иссиня-розовое Чьи-то руки направляют эту живую стихию^ человека не разглядеть, а только руки' оголенные в запястьях. Пламя вытягивает! ся, укорачивается, вперед подается и опять назад. С моего положения вдруг чудится что горят руки, при этом пламя начинает меняться: то зеленое оно, фиолетовое пыльно-серое, то вовсе белое, как лоскут снежной метели, так же шелестящей на тугой струе ветра. Что-то огненное срывается, крутясь ши пящим волчком... Я, конечно, знаю, что это. Распаиваются трубы, хомуты... Обычные атрибуты охладительной системы. Душа обмирает сладким восторгом и робостью, когда прикинешься сам себе незнайкой, глаза таращишь, и уж вправду чудо перед глазами. — Булат,— притушив пламя, будто втя нув его себе в рукав; как факир прячет в рукав змею, садится рядом со мной рабо чий и протягивает ладонь. Я машинально сую ему свою ладонь, спрашиваю: — Что? Булат Субханкулов. Пополнение, вы ходит. Так? ~ Да ВОТ,— говорю я,— приняли.— И добавляю: — Красиво работаешь. Булат щурит напряженные, притерпев шиеся к огню глаза, спрашивает: Прежде по такому делу работал где или нет? — Да та-ак,— уклончиво отвечаю,— Кое- что было. — Ребята полезли наверх отдыхать, по чему не пошел с ними? — Дак я еще не устал. —■ Как не устал? — зрачки Булата в ко сой подсветке водянисто растекаются, ску ластое некрупное лицо как бы принимает укоризненное выражение.— Положено, на до отдыхать. Порядок такой. — Вот еще! — хохочу я. Булат не разделяет моего легкомыслия, он даже отшатывается. В «Записках разнорабочего», помню (когда это было? Лет пятнадцать назад?), я даже утверждал: чтобы познать радость отдыха, не садись прежде, чем истратишь последнюю горючку в мускуле (тогда мы в логу, по левому берегу, выбивали пер фораторами дыры под крючья в камен ных многокубовых глыбах, готовя их для спуска в реку), а истратив, нажимай на вто ром дыхании, когда же и это пропадет, то ложись, вытягивайся на траве-мураве и, опустошенный, слушай обновляющимися клетками своими вселенную. Она, вселенная, с облаками, с синим ку полом, с деревьями, с голосами ребят, на клонится над тобой и станет такой же мяг кой, бестелесной, как ты сам, станет частью тебя; и через положенные на пере кур минуты (кто их тогда нам положил?!) ты станешь иным... Нам важно было, чтобы не вразнобой с темпами стройки наш пульс бился, и пси хика тоже. Приучали мы себя, перемогали нутряное нытье и, кажется, слава богу, приучили. А мы нынче в первый класс идем,— Булат выводит меня из Воспоминания, гла за он держит на лучике, бьющем от лампы, лицо у него размягченное.— Второй раз в первый класс, говорю. Это я второй раз пойду. С сыном заново осваиваю 'букварь. Соображает, ничего... Но, знаешь, про грамма у нас — о-о! Булат даже швыркает носом и трет ост рую скулу. — Думаешь, так просто. О-оІ Вот приду и... сидим с ним до положенного часа, пока мать не прогонит в постель. То крюч ки пишем, то палочки складываем. Прог рамма! Готовимся. До сентября долго ли. Я, странно, ощущаю себя сосудом, в ко торый вошли все вот эти бетонные, желез ные и медные нагромождения, липкая тес нота, обжатая душным мраком, гулы, доходящие сюда, в глубину, в закупорен- ность, с других агрегатов. Во мне нет тя жести, но нету во мне и легкости, той, что была, когда я бежал с автобуса, полный участия и благодарности к людям — когда бежал сюда. Добрый^ человек делится своей главной жизненной заботой — как же, сына ростит! Я слушаю вполвнимания, занятый ощуще нием всего того, что вокруг, что ложится на мои плечи. И является в мою голову ти хая мысль: не я ли сам как бы начинаю все заново — второй раз в первый класс? Не могу привыкнуть Утром на работу мужики ехали, а я от мечал событие; да ведь они-то, мужики, соперничают между собой галстуками, цветистыми рубахами, модными, больше серыми, толстыми пиджаками. Кто шляпу торчком поставил (нынче пирожком но сить— вкуса не иметь), а кто с непокрытой головой — волосок к волоску причесал, духами обрызнулся. Такого у нас не было. Душевые .по участкам настроены, кабин ки. Переодевайся, мойся — все тут. И по тому, как у народа рабочего вид не тот, что у нас был, кондукторша, пожилая, с рябинками по мягкому носу, старается держать соответствующую марку. Притрях нув сумку на животе, она обращается: — Люди! — и, послушав, как ладно у нее вышло это «люди» вместо «граждане», она еще тряхнула сумкой.— Люди, кто тут у ме ня на заду не обилечан? Давайте культур- ненько будем. Но тут с первой площадки, совсем изда лека (автобусище-то вон какой!) низкорос лый мужичок, из-за других плеч и пиджа ков почти не видный, подает несогласную реплику: — Мы пассажиры! Все догадываются, с какой целью это кинуто, поворачивают головы. Кондукторше бы промолчать, и она си лится это сделать, по натяжению в щеках видно, как она крепится, но не может.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2