Сибирские огни, 1981, № 2

118 С Е Р Г Е Й П Е С Т У Н О В — А сто тридцать с гаком, не угодно ль! — браво вскинул руку шеф.—А товары-то, товары, так себе, серенькая пена. А все же — вышли! — Верно, Семеныч. Хороший товар сам себя хвалит. А нашему допинг подавай. — Ну, де-вча-та... Молодцы! — Они были на нашей ярмарке самым лучшим товаром,— подначивал я шефа. — Ежели наши парни не олухи царя небесного, вскорости надо ждать и свадеб,— добрел в улыбке шеф. — Вот вам и дополнительные кадры, да еще какие! — продолжал поддакивать я Семенычу. — С такими кадрами хоть к богам на седьмое небо отправляйся! — А что я вам, Иван Семеныч, говорил? Красота, она — не только маета, а еще и зов к добру, зов к светлому и вольному. — Испытал, Андреич, испытал. В мечтах пронес и бобылем остался,— враз поник Семеныч.— Были крылья за спиной, были. Да вот по перышку пообтрепались. Правду сказано: куй железо, пока горячо. Вот пришел ты ко мне, застал меня сонливого в берлоге. Давай рогатиной ширять, взбадривать. Я вначале зарычал, потом себя молодого вспомнил, поверил тебе, а теперь все это для меня уже как во сне, вне реальности. И даже такой успех мало радует, хотя и ласкает сердце. К инфаркту не пускает, и то хорошо. — Ничего, Семеныч. Фотоальбом сделаем, все уляжется, реальность обретет. Мне только кажется, что надо это все четко и аккуратно оформить, отчет, что ли, какой-то написать. На ваших совещаниях сказать не стыдно будет о такой ярмарке. — Хочу опять же тебя попросить, журналиста. Размалюй как следует, а я в долгу не останусь. Мое слово, знай, Андреич, еще в пустышках не гуляло. А что опсрхнул я в дремучей глухомани, так то старость да одиночество мое повинны. — Все сделаю, Семеныч, как по нотам. Теперь-то что не делать, теперь-то материал в руках. Пятнадцать пленок израсходовал, сто тридцать тысяч актива и все такое прочее с японскими улыбками,— намекнул я, ублажая шефа. Поездив вместе с ним, я узнал о его добром сердце, о его так нелепо сложившейся судьбе, узнал такое о человеке, которое так себе не отбросишь в сторону, не отринешь от себя, а скорее на всю жизнь полюбишь, будешь думать о нем, размышлять... — Судьба у каждого своя,— вырвалось у меня вслух. — Но она цепляет многих,— как бы продолжил мою мысль Семеныч.—Одному без людей прожить невозможно. А рядом с ними и одиночество терпимо. — Это так. Среди людей и ты соловей. — Вот на людях и с людьми вся жизнь перемололась на белую муку да на холодную седину. А все-таки я не каюсь, что так вот в ожидании чего-то светлого прожил. Ждал-то я все же не грозы, а тепла и радости. На следующий день, щедро рассчитав девчат, вручив им премии за отлично проведенную летучую ярмарку, Иван Семенович Тюков поздравил их с победой, поставил в зачетные листы всем по твердой и жирной пятерке, распрощался по-отечески тепло и ласково, приглашая после окончания техникума приезжать в его Глухоманный куст на работу. Но девушки, получив все сполна от доброго начальника, домой ехать не спешили. Они сгуртовались у конторы, чего-то или кого-то