Сибирские огни, 1981, № 2

116 С Е Р Г Е И П Е С Т У Н О В — А тоже Ваня, только землемер,— еще в каком-то неземном тумане находилась ошарашенная счастьем женщина.— Я тебе о нем до войны рассказывала. Вот пришел проведать вдову да теперь нарвался на молву. Иссиня бледный Козырев начал пытать землемера: — Значит, землемер? — уперся .полковник взглядом в Тюкова.— И какие ж, позволь узнать, земли меришь? — Ванюша! Ты не тронь его!—увидев пистолет в руке супруга, стала приходить в себя'Илика.—Он для нас с тобой не грешный. Будь и ты к нему с душой, а не с палкой. Мало-помалу фронтовики разговорились. Полковник спрятал оружие, вытащил из чемодана бутылку коньяка. Выпили за фронтовое братство, за тяжелые раны. Иван Козырев был ранен в легкие навылет. Его считали уже мертвым, жена похоронную на мужа получила полгода тому назад. А вот сейчас он сидит рядом с нею... — Ты прости меня, тезка,— наконец приобрел дар речи и землемер.— Я не грешен перед вами, дорогие люди. А вот Илику буду любить всю свою жизнь,— вдруг отрезал землемер. — Люби,—добрел в хмелю Иван Козырев.— Когда жену еще кто- то любит, мужу веселей. Всегда на поруки примут, и сам на стреме будешь.— Не смейся, Иван. Пусть тебе сама Илика скажет. — Над землей не бывает два солнышка,— обезоруживала мужчин ослепительной и радостной улыбкой женщина. — Одно еще не закатилось, второе взошло,— намекнул супруге муж.— Ну что не жить под незакатным солнышком! А я-знал, что ты такая счастливая будешь у меня,— улыбался полковник.— Пока жив буду — не изменишь, умру —люби кого угодно. — Нет, Иван! — поднялась Илика.— Я не пчелка, с цветка на цветок перелетать, но и не баба-яга, чтоб всех от себя отпугивать. Одному Ивану сердце отдала, от другого душу не прятала. Какая есть, примайте и не осуждайте. Одного люблю, другого жалую, а в гости придет, .тепло привечаю... И стали с той незапамятной ночи Иваны друзьями на всю жизнь, не сгорая от ревности, зная цену любимой женщине, вели себя ровно и потихоньку старели. Один прижил с Иликой трех сыновей, а второй так и заматерел в холостяках, а потом стал втихую злыми людьми прозываться бобылем и старым сивым мерином. Всякому выпало свое, кем-то на роду написанное. — Ну, что, тезка, раскошеливайся,—широко, приветливо улыбался Иван Митрофанович Козырев,— Твой приезд для меня всегда праздник. Вишь, даже медали решил проветрить. Все же ярмарка— не поминки.— Это верно, Ваня. Что же Илика не подходит? Аль обиделась? — Не хочу, говорит, смущать его своей старостью. Погляжу товары, а друг дружку теперь, мол, что смотреть: только душу бередить. — И то правда. Старость подкралась, и любовь зайчишкой полиняла. Но вскоре все же подошла Илика, низко поклонилась еще не потерявшая гибкости старуха с красивым чернявым лицом, черными глазами. Из-под цыганской шали выбивался вьющийся локон, присыпанный по кайме сединой: — Вижу, вижу, каких ты раскрасавиц понавез удивить деревню. И то скажу, у каждого из н£с должна быть своя лебединая песня. Глядя на них, мне почему-то стало нестерпимо жалко бывшего землемера, мне захотелось ему сделать что-нибудь приятное, такое рассердечное, глубокое. Я упросил баяниста Васю Парсаева вспом-