Сибирские огни, 1981, № 2

И З К Н И Г И « Ч У Д Н Ы Й М Е С Я Ц : 107 — Ну, раз такой успех! Вы же знаете из опыта, что жадность фраера губит. — Разве наш успех — жадность? Это же народу — в сладость, а нам — в радость! Нет, Андреич, надо дюжить до конца. Пошел плясать, не жалуйся, что сапоги истерли ноги. Гоголем держись! — Вроде бы как подменили нашего Семеныча. Из полусонного вахлака переделался в бравого казака. — Видно, и вам, Семеныч, наши девушки бальзама бодрости подмешали в кровя? Признавайтесь? — Ну, если по душам, начистоту, то и старика красивая раскоше- лить может. Как это в песне поется: старика разорит на подарки, молодого рублем одарит... — Вижу, вижу, начали уже вас разорять наши девчата,— не сдержался я.— К. концу ярмарки голым королем предстанете перед своей суженой. — Чудак! Не разорять они меня начали, а одаривать уверенностью в завтрашнем дне. А то ведь, сказать грешно,— признался шеф,— уже мне крышка гроба снилась. Моль под мышкой завелась. Совсем обрух.— Ничего, Семеныч, вы еще ударите копытом! — поддержал я старика, невольно улыбаясь. — Копытом не копытом, а хвост еще опускать повременю. Ты в мою дремлющую бочку пороху капсуль вставил. Нажимай гашетку и— пали. — Но не по воробьям, Семеныч! Надо мыслить шире! — И фантазировать повыше. Не бояться риска, раз это дело благородное. • — Вот именно, Семеныч! В ком риск живет, в том и подвиг зарождается. Сама жизнь рисковая, но дьявольски права! И справедлива, хотя по-своему и груба. В это время на тур вальса пригласила Ивана Семеновича наша милая непоседа Катя Бурдакова. Начальник хотел было что-то сказать, навроде той сермяжной отговорки, что плохому танцору... штаны в коленках жмут, но девушка грациозно подхватила его за широкую спину, прикасаясь своим жарким в розах фартучком к выпирающему пузцу танцора, увлекла его за собою в круг. Семеныч еще успел оглянуться, на ходу бросить: — Нет! Жизнь прекрасна и удивительна! — И приосанившись, ужав живот насколько было можно, закружился в танце с самой красивой девчонкой, держа свою плещь в дымке седых волос на отлет, как пристяжная огневая лошадь на азартных бегах. — И что’ не делает с человеком красота-растрата,— сказал, задумавшись, подошедший Алексей Иванович Горецкий.— Вот мне сорок, а признаться, подмывает что-то под сердчишком, заполыскивает соловьем душа, даже самому себе признаться стыдно. —• Почему же стыдно? — удивился я.— Из-за красавиц войны учинялись в древности, мужчины на дуэли шли, подвиги свершали... — Войны-то ни к чему, дуэли тоже, а вот подвиги,— оживился директор.— На подвиги во имя жизни я согласен. Такое любая красавица поймет и по достоинству оценит. А то, вы знаете, наши-то парии чуть что в любви неладно, бегут за бутылкой. Радость — тоже летят за бутылкой. Горе без бутылки — не горе. И выходит, так оросит себя горькой, что насквозь пропитается. А ради чего, спроси его, он сам себе толком не ответит. Потрясет обалдело хмельной головой, а протрезвев, заплачет, что жизнь прожита задарма, бесцельно. — А сегодня что-то я не вижу пьяных? — посмотрел я директору в глаза.— В вашем поселке не пьют?