Сибирские огни, 1981, № 1

190 АЛЕКСЕИ ГОРШЕНИН нельзя сказать, что Атакузы страдает отсутствием чувства совести. А. Якубов изобразил сложный, неоднозначный ха­ рактер. Недаром Ш укуров всегда чувство­ вал «тугой узел, который возникал перед ним, когда он пытался разобраться в лич­ ности Атакузы... То эгоист, способный уб­ рать с дороги любого, то одинокий пут­ ник, уставший от нелегкой дороги».» С од­ ной стороны, «человека ни во что не ставит», с другой — «сначала обидит чело­ века, потом угрызается». Но совесть в Ата­ кузы задавлена тем грузом беспринципно­ сти и бесчестности, которые Умаров на­ жил, общаясь с «нужными» людьми. Совесть для Атакузы перестала сущест­ вовать как нравственная ответственность перед людьми, обществом. Она трансфор­ мировалась в другой, более легкий, более доступный вид ответственности — матери­ альной, которая выражается (впрочем, то­ же лишь в сугубо рационалистическом по­ нимании) в ответственности хозяйственни­ ка перед вышестоящими организациями за выпускаемую продукцию. Такая подмена сводит до минимума духовное в человеке, еще категоричнее отношение к совести у одного из героев «Картины» — предобл­ исполкома Уварова: «— Совесть обычно проявляется, когда нет конкретных оправданий, — говорит он.— Не понимаю я этого. Честность пони­ маю, это можно проверить. Правда — не­ правда, полезно — вредно, приятно — не­ приятно, все понимаю, а совесть — эфир, бесконтрольное состояние». Человек без нервов и эмоций, «человек- компьютер», Уваров — доведенный до сво­ его логического завершения тип Мешкова. Он не то, чтобы вообще против традици­ онных человеческих чувств, той же, ска­ жем, совести. Он просто не в состоянии понять и принять того, чего нельзя вычис­ лить или доказать формальной логикой. «...Ведь все можно посчитать. И красоту, и пользу ее»,— уверен Уваров, й это страш­ но. Совесть нельзя прибросить на костяш­ ках счет или получить ее параметры на вы­ числительной машине, а потому для Ува­ ровых она эфемерная нереальность. Для них существует другое правило: «В наше время требуются реальные вещи. Выгода, которую можно подсчитать и показать». Фетишизация выгоды в любой сфере че­ ловеческой жизнедеятельности ведет к разрушению личности, отчуждению от об­ щества, ибо стираются грани между дозво­ ленным и недозволенным, а из души чело­ века вытравливается все то, что не способ­ ствует получению выгоды: честь, совесть, нравственность, гуманизм. В какой-то момент это остро начинает ощущать Лосев. Правда, і долгое время Уваров для него — образец руководителя. И, поскольку самому Лосеву Не всегда хватает рационализма, умения из множе­ ства вариантов решения выбирать одно оп­ тимальное, хладнокровия, его тяга к Ува­ рову естественна. Но, как человеку гораз­ до более тонко душевно организованному, Лосеву довольно быстро становятся тесны рамки уваровского рационализма, во главу угла ставящего только выгоду. Затянутый в сети цинично-рассчетливых связей, Лосев все острей чувствует, как превращается он в чиновника, как удаля­ ется от простого человеческого общения. Лосев уже не верит в искренность деловых отношений, так как знает — это невыгодно, как невыгодно «иметь характер», потому что «качествами характера пользовались», невыгодно иметь свое лицо (и на лице его постоянная маска-образ, симпатичный для окружающих, удобный для владельца). Даже в обычной душевности молодой учи­ тельницы рисования Тани Тучковой, в ее расположении к нему, Лосеву поначалу мерещится какая-то корысть: «В голосе ее были отчаяние и восторг. Потом он вспомнил этот момент, как ему захотелось ее поцеловать и как в этот же момент появилась неприятная насторожен­ ность— что она имела в виду, говоря это? Зачем она так? Наверняка ей что-то нуж ­ но. Как ни постыдна была эта мысль, он не мог заглушить ее, тот, другой Лосев, ци­ нично ждал, когда Тучкова’ обратится с ка­ кой-нибудь просьбой и станет ясно, ради чего она старалась». Изнурительная борьба за Жмуркину заводь, естественную реликвию старинно­ го Лыкова, потребовала от Лосева всех ду­ шевных сил, заставила его действовать с открытым забралом. И борьба эта для Ло­ сева стала тяжелейшим испытанием: со­ весть его боролась с выгодой, честь — с теми бесчестными принципами, которые так долго и упорно внушали ему как хо­ зяйственную науку. В общем-то, Лосев ре­ шал старую, как мир, проблему: «посту­ пись — получишь при жизни славу, деньги, сохрани себя, стой на своем — тогда терпи хулу и бедность». И надо-то было всего Лосеву сделать не­ большой шажок в сторону — не мешать строителям занять берега Жмуркиной за­ води под филиал завода счетных машин. Стройка сулила большие выгоды в даль­ нейшем развитии Лыкова. Открывались перспективы и для Лосева. Уваров пригла­ сил его к себе в заместители. Лосев принимает предложение Уварова, обосновывая свое решение выгодой для будущего города (мол, на новом месте он может сделать для города гораздо боль­ ше). В начале статьи мы говорили о том, что на протяжении всего романа Лосев остает­ ся высоконравственной личностью. Однако в обмене, который он намеревался совер­ шить, нет ничего противоречащего лосев­ ской натуре. Его постоянно нацеливали на выгоду, выгоду любой ценой, вот он и ре­ шил, когда подвернулся момент, повыгод­ ней продать Жмуркину заводь. Тем более, что в данном случае выгоды самого Лосе­ ва удачно совпадали с выгодами, которые сулило городу строительство. Тем не менее, отдав заповедное место, Лосев не мог оставаться с незамутненной совестью и непотревоженной душой. Б Лыкове он родился, на берегах Жм ур­ киной заводи прошло его детство, с этим местом, как и у многих-многих его со­ граждан, связаны у Лосева лучшие воспо­ минания. Он отлично понимает, какого не-