Сибирские огни, 1981, № 1

122 РИММА КОВАЛЕНКО — Иван Андреевич, дорогой мой, откройте глазки, отвезу вас в го­ стиницу. Ким Васильевич глядел на нее: та самая Зойка из десятого, класса, когда он учился в седьмом. Красавица, отличница, дочка знаменитого в Сибири героя гражданской войны. Уже сорок. Никогда не была за­ мужем. V Шофер позвонил снизу, машина прибыла. Молодцов открыл «глаз­ ки». Ким Васильевич хотел было тоже проводить его до гостиницы, но на крыльце передумал. На улице крутился снег. Опять набежал ветер, взялся за свою 'бес­ смысленную злую работу. Сек лицо, проникая за шарф, щипал шею. Ким Васильевич поднял воротник и, чувствуя, как ветер подхватывает его и толкает вперед, пошел в другую сторону от своего дома. Кате он не звонил. И она из принципиальных соображений, чтобы не казаться женой-контролершей, не позвонила. Из окошек их дома были видны окна райкома. Так что у Кати не было причин для волнения. Как взвился, как перетрухал Шубкин, когда стали утверждать Леня: Ничего уже не боялся’на свете, а перед этим очкариком рассы­ пался на составные части. — Пусть скажет, где его жена и двухлетний ребенок! Пусть ска­ жет, почему он после второго курса загудел в армию! / В одиночестве заканчивал Шубкин. Не было у него никакого войска. И сам он не был воителем. Из-за угла выглядывал, отту­ да и бил. — По-другому об этом надо спрашивать,— ответил ему Лень,— что вам за радость, Шубкин, от моих прошлых бед и несчастий? По­ мочь мне хотите? Неправда. Вывести на чистую воду? Так ведь надо точно знать, что я в грязной воде по макушку. В армию я не загудел, а был призван. После того как завалил сессию и был исключен из уни­ верситета. А завалил потому, что не учился. Работал. Ребенок у меня родился, вот и пришлось работать. Сыну сейчас не два года, а семь. Живет он со-своей матерью и отчимом. Ветер то затихал, то поднимался. А что если заявиться сейчас к Шубкину? Прийти и спросить с порога: «Скажи, дядя, сам о себе всю правду». И увидел темное лицо Шубкина, ледяную прозрачность его глаз. Чувствовал Шубкин, как сыплется под ним земля, но ни разу не потупился, глядел на каждого выступающего, как просвечивал. Трудно с таким один на один. Ты, Ким Васильевич, большой мастер по части коллегиальности. А если один на один? Стоишь у него на пороге: «Ска­ жи, Шубкин, как ты сам себя объясняешь?» „ к^° такой? —спросит Шубкин.— Бюро кончилось, вот и ша­ гай домой. А я еще с вами потягаюсь. Не одной «Зарей» на земле день возвещается. Я еще вам прочищу мозги, зажимщики». «Но не ел же окурок Лошкарев! Оболгал ты его, Шубкин! Унизил перед взрослыми сыновьями, опозорил перед последышем, двоечником 1енкои!» «А это домысел,—Шубкин закуривает папироску, коротенькую, ^ 0ПаЧКИ ^ввер», затягивается,—Молодцов в своих романах поболее моего надомысливал и аплодисменты сорвал. Отца своего домыслил а заодно и папашу Зои Петровны. Имена им другие присвоил. А в моих фельетонах все фамилии, как в паспорте». «Не трогай этих отцов. Они и думать не думали, что и такие, как ты, прорастут на той земле, которую отстояли. И к Молодцову не при­ страивайся. Он не домысливал, он осмысливал. А ты не увиливай от ответа: разве может человек съесть окурок?» «Может,—Шубкин гасит в пепельнице выкуренную папироску в стеклянных его глазах вспыхивает насмешка — Видишь? —Он пока-