Сибирские огни, 1980, № 12

72 ЭДУАРД БУРМАКИН В школе как будто установилось некое равновесие и относительное спокойствие. Учителя уже знали, чТо в управлении дороги, куда ездил директор, принято окончательное решение, которое должно положить конец учительским распрям. Я таких сведений тогда не имел и оценивал 'новую обстановку вполне оптимистически. Объяснительную я написал, на мой взгляд, убедительную. У меня было желание самому пойти к заврайоно и поговорить с ним откровен­ но. Но в последний момент я передумал и послал свою записку почтой в большом конверте. Казалось, что и это дело исчерпано и закрыто. И Анастасию Филипповну мы сломили. Ведь она вынуждена была от­ ступить, сдаться, пускать Селиверстова в класс. На следующее утро после той памятной ночи я, как Селиверстов ни упирался, утащил его в больницу. Раны были, конечно, пустяшные, хотя на лбу йришлось наложить швы. Я настоял, чтобы был составлен акт о нанесении Селиверстову легких телесных повреждений. С такими сведениями я и пришел к Николаю Михайловичу, только что вернув­ шемуся из Новосибирска. Он внимательно выслушал меня, но не выразил ни возмущения, ни удовлетворения. Он был, пожалуй, гру­ стен. Я кипятился: «Николай Михайлович! Но если эти люди не подда­ ются на уговоры! Если они ничего не желают понимать и принимать в расчет!» Я не знаю, как и что говорил директор Анастасии Филипповне, но я видел, какой вышла она из его кабинета. В красных пятнах лицо, вся сникшая, даже прическа1растрепана. После этого Селиверстов стал по­ сещать уроки биологии, о происшествии в девятом классе никто больше не говорил, будто ничего и не было. И я иногда действительно думал, что противники директора, наконец, оказались сломленными, сложили оружие и теперь так и будет у нас мир и благодать. Все ближе подступала весна. Все чаще открывалось бесконечное голубое небо, будто бы поднялся на высокую горную вершину и видишь вокруг далеко-далеко Ао края земли. Во второй половине дня в мое ок­ но заглядывало солнце. Его свет был золотист, плотен и тепл. Я прищу­ ривался, откладывал в сторону ручку или карандаш и долго, бездумно сидел, наслаждаясь лаской тепла и света. Мой букет черемухи стал увя­ дать. Еще при Альке осыпались крошечные белые лепестки, капали и замирали на письменном столе. Теперь их уже совсем не осталось, а сил, чтобы завязать плоды у веток, стоящих в банке с водой, не было. Обман раскрылся. Нс у меня все не хватало мужества на самое послед­ нее — выкинуть ветки на улицу. В них еще теплилась жизнь. Я стал сентиментален. Я хорошо это понимал и был готов подсмеиваться над самим собой. А иногда думал по-другому: я стал чувствителен, потому что был вместе с Алькой. И что же? Кому стало хуже от того, что я так остро*чувствую все окружающее, каждый пустяк, как вот эти умираю­ щие ветки черемухи? Насколько я помню себя, меня всегда осббенно привлекало всякое проявление жизни. Вначале, в раннем детстве, без осознания каких-либо серьезных проблем, позже, в школьном возрасте, я часто думал над загадкой происхождения жизни. И я хорошо помню, как рано посетил меня изнуряющий страх смерти. Это было до рожде­ ния моего брата, а я его старше на шесть лет. Помню, что я спал и, оче­ видно, мне привиделся какойгто сон, я проснулся с ужасом, не понимая, что случилось, но чувствуя бесконечную тоску и сковавшую меня ледя­ ную жуть. Я боялся шевельнуться, подать голос, но потом испугался, что я уже мертв и поэтому не могу сдвинуться, закричать, тогда я быстро сел а кровати и заплакал. Мама подошла и склонилась надо мной. Я обхватил ее за шею и, захлебываясь рыданиями, спрашивал: «Я не умру? Я не умру? Скажи мне, что я никогда не умру!..» Напуганная мама что-то мне говорила, успокаивала, может быть/ в самом деле,