Сибирские огни, 1980, № 12

69 СОЧИНЕНИЕ НА НЕЗНАКОМЫЕ СЛОВА казался себе силачом-чудотворцем, способным нести мою милую девоч- ,ку хоть тысячи километров или превратить ее в птицу, в цветы, в сказоч­ ную принцессу, во что она пожелает. Я все мог! Как мы ошибаемся, говоря о первой любви, называя этим словом, в лучшем случае, предчувствие ее, не любовь! У меня были увлечения. У меня было и первое предчувствие любви. Но моей первой любовью была и осталась навсегда Алька. Она и только она дала мне возможность испытать во всем полнокровном на­ полнении это чувство, понять, что означает это, измученное людьми, сло­ во. Вместе с Алькой я часто переставал ощущать самого себя, свое тело, свои руки, ноги,— они переставали быть моими, вернее, они были не только моими. Я ловил себя на том, что жестикулирую, что-то делаю, хожу, поднимаю, беру абсолютно Алькиными движениями. И улыбаюсь' Алькиной улыбкой. Й думаю Алькиными мыслями и словами. Она вся во мне. И каждое мое действие, каждый вздох и удар сердца — это все и ее тоже. Это состояние представлялось естественным и желанным. И наоборот, до этого мне кажется как раз и недоставало такой полноты, я был словно бы плоским, как снимок, а теперь приобрел объем и меня можно разглядеть со всех сторон. Я стал гармоничным. Потому что я узнал любовь. Какой многоликой, многоголосой, многочувственной она оказалась! Как объяснить, раскрыть смысл этого слова? И все равно, как ни раскрой его, за его пределами осталось бы нечто очень важное, воз­ можно, решающее, что не суметь обозначить никакими словами. Когда мы говорим или пишем — любовь, то это всего лишь знак, символ, са­ мая краткая формула, за которой скрывается целая вселенная челове­ ческих чувствований. Э! Да что говорить, ни один философ, ни один, мыслитель не может ее объяснить, разобраться в ее противоречиях, со­ ставляющих ее жизнестойкость, как бы логично и умно он ни рассуждал. Это безнадежное занятие — объяснять, что такое любовь. Пусть так и останется ее величайшим преимуществом, сулящим людям и в будущем неожиданность открытия и счастье, ее необъясненноет>ь, неразгадан­ ность, неразложимость на простые составные. Конечно, мы с Алькой говорили о нашей любви, почти не употреб­ ляя этого слова,— мы открывали друг другу, как умели, мир чувств, и делали это не только с помощью слов, поэтому, возможно, мы нередко были очень близки к истине. И все равно иногда нас охватывало ужа­ сающее ощущение невозможности до конца передать друг другу, объяс­ нить всю силу и всеобъемлемость переживаемого в данную минуту чув­ ства. У Альки наполнялись глаза слезами, она беспомощно прижима­ лась ко мне, вздрагивая и жалуясь, без слов, как немая. Я и сам тогда терял дар речи и, превращаясь в мима, выражением лица, движениями старался объяснить то, что разрывало и мою грудь... Была у нас с Алькой и другая жизнь, обычная, внешняя, с моим уходом на работу и возвращением, с едой, с прогулками по Черепич­ ной, с посещениями кино, с разговорами с моими хозяевами и так далее. Но эта жизнь не была главной, она ощущалась временной (она ведь, и в самом деле, была такой). Й в течение дня мы помногу раз, едва прикоснувшись друг к другу, выключались из этой Жизни, из ее потока, оказывались одни, в своей. А потом возвращались и были обычными, как все нас окружающие люди. Но каждый день наступал тот час, ми­ нута, когда мы надолго уносились к себе, и тогда уж ничто не могло нас вернуть в обычное течение обыденной жизни. Мы всегда предчувст­ вовали этот час, эту минуту и торопились завершить обычные дела, рас­ считаться с приютившим нас временем, чтобы оно нас не отвлекало, не призывало к себе. И вот однажды, когда мы с Алькой уже заторопились, заспешили в свое измерение, подчиняясь со скрытым страхом и радостью его не