Сибирские огни, 1980, № 12

60 ЭДУАРД БУРМАКИН поддержание порядка в классе. И чистота, и доска, и мел, и учитель­ ское место!..» Они молчали. Молча сидел и весь класс. «Вам нечего ска­ зать? Хорошо. Поговорим после уроков. (А сейчас уберите эту га­ дость!»— я ткнул пальцем в торчащую булавку, положил стул боком на учительский стол и вышел из класса. Я так и не сказал им никаких страшных слов. Все-таки я был очень расстроен. Потом подумал, что, пожалуй, вправду, лучше будет объяс­ ниться после уроков. И еще я решил никому не говорить ни слова. Тем более, что директора не было — уехал в Новосибирск по вызову отдела школ управления железной дороги. Всю перемену я просидел ни с кем не разговаривая, делал вид, что сосредоточенно изучаю статью в «Учи­ тельской газете». / / На свой законный урок литературы я шел в девятый класс, чувствуя себя спокойным и злым. «Садитесь!» — сказал я, не глядя на подняв- , шихся мне навстречу учеников. Они стояли. «В чем дело?» — строго спросил я. Староста класса, Маша Попова, проговорила, глядя прямо на меня: — Алексей Федорович! Простите нас! Получилось очень глупо и просто недостойно!.. Мы не хотели, вернее, не предполагали, что так по­ лучится. Впали в какой-то идиотизм... Будто рассудок потеряли... «Хорошо говорит!» — недольно заметил я про себя, а вслух сказал: — Садитесь. Мы позже поговорим об этом... Но класс стоял. Маша продолжала: — Еще не все, Алексей Федорович!.. Это не вам предназначалось!.. — Не мне?! — невольно амрвалось у меня. — Да! Мы не знали, йто будет ваш урок... Думали — биология... — И что же? Что это значит?! — я говорил все тем же строгим и сердитым тоном, но уже чувствовал, как что-то бесконечно напряжен­ ное, натянутое внутри меня начинает ослабевать и весь я обмякакэ, краснею и на лбу выступает пот. «Не вам предназначалось!.. Не мне! Не мне!» — билась в голове мькль. — Пусть скажет тот, кто это сделал. Хотя все мы виноваты,— за­ кончила Маша. И тогда заговорил Коля Селиверстов: — Ну, это... Я это булавку воткнул. Простите! Ну, не будем мы больше так!.. Да я не знал, что ваш урок будет... — Ну, и что же... Что это меняет?! Вы воткнули булавку в учитель­ ский стул, чтобы напакостить учителю! Вы только подумайте кому — учителю!.. Да сядьте вы, наконец! — почти крикнул я, и класс сел за пар­ ты.— Неужели вы не в состоянии понять, что после отца с матерью са­ мый близкий и дорого’й человек для каждого, для любого из нас — учи­ тель! Вы бы матери своей смогли подстроить такую гадость?.. Класс тяжело молчал. А я тоже выступал в необычной для себя роли — сердитого, отчитывающего учеников, учителя. Раньше я обходил­ ся без таких откровенных нотаций. Сделав паузу, я проговорил тише и менее раздраженно: — В конце концов, важно, что вы сами поняли и почувствовали, как это, действительно, гадко и низко. Неожиданно встал Ваня Сидоркин, темноволосый, высокий, ху­ денький: — Алексей Федорович! Мы все понимаем! Вы можете больше ниче­ го не соворить, мы никогда уж так не сделаем... Только Анастасия Фи­ липповна тоже е нами ведет себя не как мама... Класс одобрительно загудел, и, прежде чем я что-либо успел ска­ зать, Ваня Сидоркин договорил: — Не такие уж мы деточки, Алексей Федорович, чтобы ничего не понимать. Мы же знаем, кто директора из школы выжйваеВ.,.