Сибирские огни, 1980, № 12

4 ЭДУАРД БУРМАКИН А потом, в этом же доме, две комнаты на пятом этаже. Самостоя­ тельные, без родителей, гуляния во дворе. Собаки, вызывающие страх и умиление. Чей-то живой медвежонок, съедающий целый таз молока с накрошенным хлебом. Наконец, первый класс. Учительница — Анна Тимофеевна. Кажется теперь, что она походила на великую певицу Обухову. Дородная, стро­ гая. На уроках труда мы делали игрушки из папье-маше. Брали газеты и долго мяли, терли до самой возможной мягкости, потом разрывали на мелкие клочки. Эти серые, мятые бумажки обмакивали в клейстер и за­ тем ими обклеивали какую-нибудь, удобней всего целлулоидную, игруш­ ку: слона, кошку, собаку, крокодила,-- в несколько слоев. Потом су­ шили, разрезали так, чтобы извлечь целлулоидную фигурку, покрывали белой грунтовкой и раскрашивали. Было чудо. Собственноручное. Про­ должали его дома. Увлекались, постигая, может быть, самое главное, что заключено в слове «труд». Если бы я,был учителем... Если бы я остался учителем! Я бы пошел за Анной Тимофеевной. И эта моя жизнь продолжалась очень долго. От нее осталась густая трава новых слов, открывающих мир и зовущих к действию. Это уже немало! И сколько бы ни было покосов, их запахи, звуки, пот и уста­ лость, колючее остье под рубахой и свежая струя воды, радость и на­ слаждение— все будет жить, покуда я сам живу... Последовавшая затем жизнь на Бурлинской никогда не должна была кончиться, но... Недавно я с трудом нашел то место, где стоял наш дом. Ориентиро­ вался по противоположной стороне улицы, на которой еще сохранились старые, все глубже оседающие в землю, дома. Нашел ту-точку, соответ­ ствующую бывшему парадному входу нашего дома, с которой я много раз видел эти дома. Теперь тут была хоккейная коробка. А вот от топо­ лей не осталось даже и пеньков. И разве теперь может кто-нибудь хотя бы догадаться о том, что для меня стоит за одним этим словом, за назва­ нием улицы — Бурлинская! И эта жизнь ушла, оставив мне слово, кото­ рое для не живущих на этой улице либо звук пустой, либо всего только обозначение адреса... Бессмертия нет... Старые философы рассуждали так: если гусеница может превра­ титься в бабочку, почему человека после смерти не ждет, какая-то новая, неведомая форма бытия; ведь цепь превращений бесконечна и загадоч­ на. Ничто не может возникнуть из абсолютного ничто. И всякое новое есть перекомбинация старого Потому во всем живущем на земле — от растения до человека ~-можно проследить некий радиус, ведущий к еди­ ному началу, к общей'для всех протоплазме. Рассуждения эти казались столь убедительными, что им верили, С желанием верили. Хотя доказательства их ложности лежали на по­ верхности. В том числе самое первое: между гусеницей и бабочкой нет смерти, между ними — переход, развитие формы жизни... И все же!.. Каким бы мужественным и спокойным ни было человече­ ское отношение к смерти, к естественной смерти в старости, наше созна­ ние и в самый последний миг своей жизни не может до конца-понять, что это действительно абсолютно последний миг и возврата к жизни не будет. Какие-то частицы мозга хранят надежду. Если бы можно было поверить в то, что мы еще вернемся в этот мир!.. И вдруг придет уже живший на земле. Откроет старую книгу и про­ читает слова: «Вновь я посетил...» И только от этих, первых слов со­ жмется у него сердце от непонятной боли и радости, закружится голова и замелькают в памяти души странные, оборванные картины, запахи,