Сибирские огни, 1980, № 12

24 ЭДУАРД БУРМАКИН правильный во всех поступках и словах. Но, повторяю, это были всего лишь мои смутные ощущения, ничем не подкрепленные. Проведя несколько утренних часов в школе, я шел гулять по Чере­ пичной. Конец августа в тот год выдался теплым, сухим, со спокойным ласковым солнцем. Чаще всего я снова и снова проходил по нашей дол­ гой улице до поворота с черемуховым кустом и ручьем, за которым от­ крывался луг со стогами. Потом я возвращался домой, где меня, ждал обед. Мы быстро договорились с Раисой Васильевной, что за дополни­ тельную небольшую плату, а также при условии, что я сам буду поку­ пать необходимые продукты, она возьмется готовить мне обеды. Теперь каждое утро она появлялась в моих апартаментах, строгая, чистая, высокая, с вопросом: «Что будем готовить на обед, Алексей Фе­ дорович?» И я, смущаясь, обсуждал меню, понимая со стыдом, до какой позорной сибаритской жизни докатился. Вспоминдл несбыточные в сту­ денческой жизни названия блюд, которые мы получали в нашей столовой вместе со старыми талончиками, и оказывалось, что Раиса Васильевна все это умела готовить. Верный студенческой клятве, я только ни разу даже не заикнулся о чахохбилях. После обеда, как истинный Обломов, я ложился поспать, зная, что и мои старики хозяева тоже' отдыхают в это время. Потом они меня приглашали к себе на чай, и мы болтали обо всем до ранних сумерек. Иногда я вновь отправлялся прогуляться, а то по-стариковски сидел на крыльце своего парадного входа, как бессчет­ ное число раз сиживал на таком же парадном крылечке на Бурлинской с приятелями детства, когда мы то хохотали до слез над всякой ерундой, а то запугивали друг друга страшными историями, засиживаясь до тем­ ноты. Удивительно, что в те августовские тихие дни моей жизни в Чере­ пичной я не испытывал особого желания читать. Моим единственным развлечением было радио — старенькие наушники, висевшие на гвозди­ ке над изголовьем кровати. С радостью надевал я их вечерами на голо­ ву и слушал, слушал... Радио заставляет представлять то, о чем говорит, возбуждая фантазию почти так же, как чтение. Сколько музыки я на­ слушался! Самый первый раз, когда я взял в руки наушники, передавали одно из любимейших моих произведений Чайковского — «Времена года» и наиболее дорогую мне пьесу «На тройке». Для меня в ней до сих пор звучит мое детство, самая лучшая его пора, когда я был совершенно спокоен, весел, беззаботен, окружен лаской, ро­ дительской любовью, когда еще ничего не случилось в жизни тяжелого, трагического. Я слушал Чайковского и снова думал, что не согласен ни с одним стихотворным эпиграфом, которые предпослал этим пьесам сам компо­ зитор. Мне всегда казалось, что ни один из них не передает истинного содержания и настроения этих пьес. И что же тогда получается? Выхо­ дит, я, слушая эту, так нравящуюся мне, музыку, никогда не достигал понимания чувств автора, которые он испытывал, создавая ее! Наверное, в этом нет ничего необычного, а наоборот, все очень обыкновенно — каж­ дый думает и чувствует свое, но все-таки есть тут что-то грустное... В эти августовские дни я почти не тосковал об Альке. Я знал, что мы скоро увидимся, в октябре, в день моего рождения. Но самое главное, мы ведь с ней давно поняли, что все у нас решено, что иного не может быть, что сколько бы мы еще ни разлучались, наша судьба — быть вмес­ те. Все-таки я думал, конечно, о ней, бессчетное количество раз пред­ ставляя, как ее встречу, как она устроится в этих моих узеньких комнат­ ках, как войдет, как будет стоять у окна, сидеть у стола на моем стуле, как и что будет говорить... Об этом можно было думать бесконечно. Получалось так, что я как будто меньше всего думал и беспокоился о предстоящей работе в школе. На самом же деле я чувствовал, какая скрытая, но бурная работа происходит во мне, как перестраивается со