Сибирские огни, 1980, № 11

4 ВАЛЕРИЙ ПОЛУЙКО какой-то интуитивной пристойности, свойственной натурам чувственным и гордым, которые и в самые тяжелые минуты жизни сохраняют свое до­ стоинство/ — Я не задержу вас... Только минуту, одну минуту! Как хорошо, что вы не спали. Я радуюсь этому... Не объясню — почему... только... только... Вы слушаете меня? _ — Да, я слушаю вас. Говорите. — Я умру... Этой ночью. Я чувствую. Знаю. Утра уже не будет... У меня! Но у вас еще будет утро. Много раз будет... утро. Я прошу вас. Скажите мне что-нибудь... Что-нибудь! Скажите... Я совсем одна... Ря­ дом только стена... и напротив — стена. Я всегда стремилась к одиноче­ ству. Постоянно. Но умирать в одиночестве -— скверно. Только не уте­ шайте меня. «Нет!» — чуть не закричал я, пронзенный, как болью, мыслью, что я мог бы (боже мой, ведь мог бы!) начать ее утешать, говорить ей ба­ нальнейшие слова, которые сильней всего другого выдают в нас нашу бездумность и безучастность ■— и вовсе не из-за отсутствия в нас души й мысли... Мы как будто боимся осознать чужие страдания, чужую боль, чужое горе, боимся Проникнуться ими — потому и пользуемся расхожими словами, и, о боже, святая простота, не замечаем этого, по­ ка сами не сталкиваемся с бедой или несчастьем. «Нет, нет!» — билось во мне запоздалое раскаянье •— за все преж­ нее бездумье и равнодушие, но я не знал, что сказать этой женщине. А ведь я столько знал! Столько помнил! Разных фактов, событий, цифр... Разных терминов, разных названий... Я бы мог ей сказать, спро­ си она у меня, какой объем воды озера Байкал или каково отклонение от оси у Пизанской падающей башни... Я бы мог ей сказать, что такое грог или абсент, что такое кустоды или маньеризм, или даже экзистен­ циализм. Но она не спрашивала меня об этом. Ей это было не нужно. Ей нужно было другое — то, чего я не знал, чему меня не научили, чему я сам не научился, чего не прочитал в книгах и не увидел в кино, на сцене, чего не открыл для себя в своей жизни, проживя уже добрую ее половину. Ей нужно было то, о чем меня никогда никто не заставил задуматься, и я сам, поглощенный более значимыми и возвышенными идеями, тоже ни разу не задумался. Я не знал, что сказать этой женщине. Все мои знания, все усвоен­ ные мной истины и все мои представления о жизни и людях были бес­ полезны и беспомощны здесь. В голову лезли разные, удивительно умные, но совсем никчемные афоризмы, вспоминались прекрасные и тоже умные цитаты из книг, вспомнилось даже евангелие: «...ибо что такое жизнь ваша? Пар, явля­ ющийся на малое время, а потом исчезающий». «Неужто пар?» —- кольнуло. Конечно, пар!.. Как и все другое на этом свете, кроме самого света. Пар! Но, она права, у меня еще будет утро: и сегодня, и завтра, и пос­ лезавтра... Ведь для нас, людей, иногда одно-единственное утро может равняться Вечности. Вечности, которую мы способны ощутить и кото­ рая дается нам как награда за наше великое умение забывать о нашей мимолетности. У меня еще не было такого утра. Может быть, оно будет в моей жизни последним — как у этой женщины, если она дождется его. Но — дождется ли она?! И ощутит ли, в преддверии иной вечности, вечность, которая может родиться в ее душе — из ее чувств и мыслей, из ее верований и надежд, из всей ее сути, чтоб обесценить вечность мира и возвысить мимолетность ее собственной жизни? Будь судьба милостива к ней — хотя бы за то, что в этот ужасный миг она не льет слез отчаянья, не грызет в исступлении пальцы, не клянет все белое и