Сибирские огни, 1980, № 11

52 СОЛОМОН СМОЛЯНИЦКИЙ счастье Любе, только я! Потому что... В целом свете у меня не было ни­ кого дороже ее. (Замолчал.) Помнишь, Люба, когда ты заболела воспа­ лением легких весною сорок третьего? Ты была очень слаба, с трудом говорила, тебя было не узнать —одни глаза остались. В те дни, каждый раз, когда я шел к тебе, мне было страшно переступить порог, а ты ста­ ралась улыбнуться, как только я открывал дверь. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Помню... АРКАДИЙ, АЛЕКСАНДРОВИЧ. А помнишь, как я заставлял тебя есть и что-то рассказывал, вроде сказок? Случалось, ты на полуслове впадала в забытье или начинала дремать от слабости. Я брал твою руку и говорил себе: ну, мои силы, моя жизнь, переходи в нее, переходи, пере­ ходи... Именно в эти минуты я понял, нет, ощутил —мне не будет жизни без тебя, и никогда, никому я тебя не отдам. Но тут же, помимо моей воли, появлялась мысль о Костр. Он всегда был с нами третьим, всегда! Однажды ты была долго в забытьи, а когда очнулась, спросила —не бы­ ло ли письма от Кости. То были твои первые слова. И мне стало ясно: ты никогда не будешь со мной, пока в твоей жизни будет существовать Кос­ тя. Меня как током ударило: что же я сижу так, Аду, пока Костя не при­ едет и не заберет тебя у меня! С той минуты я был как в лихорадке. Чего только не приходило мне в голову! А потом возникла эта мысль: напи­ сать Косте письмо от твоего имени, Люба. Ведь только мне Костя мог поверить —больше никому. Не сразу я решился на это. Но я доказал себе, что вправе так поступить. Я был уверен, слышишь, уверен,—толь­ ко я могу дать тебе счастье, только я! И разве все эти годы не подтвер­ дили мою правоту? Я жил ради твоей матери, Кеша. А ты? Разве ты не была счастлива, Люба? Ну скажи ему, скажи! ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Ты хочешь, чтобы я сама подтверди­ ла твою правоту. А я не могу этого сделать, Аркадий. Не могу. АРКАДИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ. А ты умеешь быть жестокой, Люба. Я этого не знал. Думал, время, целая жизнь —снимут с меня эту тяжесть, и ты поймешь... Ну что ж, добивай. Ты будешь права. Ты всег­ да была права. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. А ты... ты мог с этим жить спо­ койно? АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ты была со мной—вот и все. Но письмо это всегда стояло между нами —всю жизнь. Иногда я забывал о нем. Не вспоминал месяцами, хотя чувствовал —что-то рядом существу­ ет, опасное, как скрытая болезнь, о которой не знаешь, только смутно ощущаешь ее. Но стоило случиться чему-то хорошему в моей жизни, как я сразу вспоминал о нем. Поразительно: именно в самые счастливые ми­ нуты это письмо напоминало о себе. КЕША. И ты так жил, отец! Как ты мог?.. АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Человек ко всему приспосаблива­ ется. И все же... Острота стирается, зато ноющая боль развивается, за­ топляет все, всю жизнь, и тебе начинает казаться, что все ты делал не так. Сколько раз ночами, лежа без сна, я вспоминал то одно, то другое и казнил себя —и за дело и понапрасну. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Что же теперь-то нам делать . Аркадий? АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (усмехнулся). Ты меня спраши­ ваешь? Спроси себя. Ты получила то, что хотела,—а теперь спраши­ ваешь? ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Я не могла иначе —пойми. И потом оставалась надежда... АРКАДИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ну да —надежда. А теперь не ос­ талось ничего. Ничего (Задумчиво.) Жизнь-то позади. Как странно — позади...