Сибирские огни, 1980, № 11

34 СОЛОМОН с м о л я н и ц к и и АРКАДИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Да что старость! Старость не страшна, коли есть что вспомнить, если жизнь прожил, как надо. Да, да — человек может жить и воспоминаниями... СЕРГЕИ. Вот, вот. Однополчане Смолина и вспомнили, не забыли. Легостаев написал свое письмо ради памяти. А может, совесть потребо­ вала. Память о погибших товарищах будто притаилась до поры, а при­ шло время — очнулась. А когда очнулась, оказалось, что война — уже история. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. В детстве, в школе, мне казалось, что история — это что-то очень большое, таинственное, где-то существу­ ющий мир, в котором возникает прошедшая жизнь. А сейчас на наших глазах становятся историей те, кого мы любили, близко знали... Стано­ вятся историей — и уже не принадлежат нам целиком. Что-то теряют, о чем знали только мы, а что-то, неизвестное нам раньше, приобретают — вероятно, то, что' все хотят видеть в них. Сейчас, когда читала ваш очерк, Сережа, я особенно остро почувствовала это. АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Совесть потребовала... Ты и это понял, Сергей... Да, человек с возрастом начинает вспоминать обо всем, в чем виновен перед другими, об ошибках, неоплаченных долгах... Па­ мять не уходит — ждет своего часа. Также и в истории — всему свое время, свой час. КЕША. Но мы-то не для истории стараемся —для себя... СЕРГЕИ. Только вот как это понимать —для себя... Смолин пошел к немцам в тыл тоже для себя — совесть велела. И по-другому он не мог. И потом, когда они шли обратно, и кольцо сжималось, и он должен был оставить прикрытие — несколько ребят с пулеметом и гра­ натами, чтобы отряд мог оторваться,—он тоже иначе не мог. А это было самое трудное в его жизни решение. Ребята должны были стоять до последнего патрона. Их было пятеро — и все погибли. Пятеро погиб­ ли, чтобы другие остались жить. И Смолин принял решение за этих пя­ терых. Он и в забытьи, тяжело раненный, повторял фамилии ребят, которые остались, отдавал им приказание, будто вел с ними этот послед­ ний бой. А когда приходил в сознание, спрашивал, пришел ли кто-нибудь из них... (Помолчав.) Наверно, каждому когда-то приходится принять свое самое трудное решение. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Я знаю, больше всего Костя хотел остаться с теми ребятами — и не мог. А ты... Аркаша, позавидовал его смерти. АРКАДИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Да, потому что каждый должен в жизни совершить такое. Косте удалось. Он сумел... Куда-то делись мои сигареты... ’(Уходит.) КЕША. Трудные ты загадки загадываешь, Серж, трудные... Будь здоров и не кашляй. (Пьет.): Послушай, а если тебе написать книгу? Ну, документальную повесть. Сдюжишь? СЕРГЕИ. О человеке, который никогда не отступался от себя, от того, что звенело -в нем... Куда мне — я не писатель! Обыкновенный га­ зетчик. КЕША. Не прибедняйся. Еще старик Хэм говорил, что каждый жур­ налист мечтает стать писателем. Для начала мы ее тиснем в «Молодо­ сти». У меня там приятель работает. Только мигну — все сделает. (Теле­ фонный звонок. Кеша поспешно берет трубку.) Слушаю вас. Серебров- ский заболел? Какой Серебровский? Да нет же. Ошиблись номером. (Кладет трубку.) Вот так. Серебровский заболел. РИТА. Как странно... Снова телефонный звонок. К е ш а берет трубку. КЕША. Я же говорил... Что? Он занят. Занят, черт возьми! (Кладет трубку.) Ну не дают заниматься.