Сибирские огни, 1980, № 11

24 СОЛОМОН СМОЛЯНИНКИЙ ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Костя. Вот —что. Да, да. Я тоже весь этот месяц сама не своя. (Помолчав.) Удивительно, столько лет про­ шло—и ничего не забылось. Ничего. Значит, хранилось где-то за семью замками, а Сережа нашел ключ. АРКАДИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Опять этот Сережа! Последнее время только и слышишь —Сережа, Сережа! Сережа сказал, Сережа уехал, Сережа приехал, а теперь, видите ли, он нашел ключ! Какой там ключ! Перебаламутил он нас —вот что! Тут ведь знаешь как —только потяни за ниточку, а там пойдет, покатится... Ну, его упорство понятно — он нас разыскал, он газетчик. Для него такой материал, как они гово­ рят,—гвоздь, фитиль! Сережа твой имя себе на этом сделает, на нашей памяти, молодости... Но тебе-то все это зачем? Ты даже Костины письма ему отдала. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Я это сделала для него. АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Для него? Для этого настырного молодого человека, который готов душу из тебя вытрясти ради газетной заметки? ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Я это сделала для Кости. АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Кости? Ему все равно. Это нам не­ легко вспоминать да душу выворачивать. То молодости жалко, а то и за себя обидно... А память, она, знаешь, всему настоящую цену дает: подлость так подлость, трусость так трусость. Обстоятельства да всякие там резоны, которыми себя оправдывал, забываются, остается суть... Костя остался, каким был,'а вот мы стали другими. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Постарели? АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Не без этого. Но главное —изме­ нились. Мы ведь не замечаем, как меняемся. А когда вдруг заглянешь в^ себя —видишь, что поистратился основательно, а заодно и поумнел.' Вот и спросишь себя —- как жизнь свою прожил, за чем гонялся, от чего убегал? ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Нам нечего с тобой стыдиться, Ар­ каша. Прожили честно, как люди. Проживем и дальше —сколько оста­ лось. А уж если ты заново осознаешь себя —значит, есть еще что-то впереди. АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ты всегда была оптимистка. Беда только, что сил на эту вторую жизнь, которая, как ты говоришь, впереди, уже нет... Знаешь, что я тебе скажу: жизнь коротка —это верно, но не потому, что человек не успевает насладиться ее радостями, а потому, что не успевает стать человеком. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Я боюсь за тебя, Аркаша! Думаешь, ничего не вижу? Ну да —Костя. Но кто же виноват, что он не вернул­ ся,—война. Я знаю, тебе не впервые снится этот сон. По ночам ты ме­ чешься, кричишь... Не терзай себя понапрасну. Что уж тут сделаешь — у каждого своя судьба. Ты не был на фронте, но ты работал на оборон­ ном заводе. И тебя Наградили боевым орденом. Кто тебя упрекнет? И до­ вольно об этом, хорошо? АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ты права. Мне и самому это не нравится. Я привык действовать, а не рефлексировать и умел зажимать себя, когда это нужно было. ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА, Вот теперь я тебя узнаю. (Задумчи- во.) Да, ты всегда был легким, веселым, рядом с тобой все казалось простым, ясным. Можно было закрыть глаза и ни о чем не думать и быть уверенной, что все будет хорошо, а если что-то случится —ты найдешь выход и все уладишь... АРКАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (грустно). Похоже на некролог. Было, было... ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА. Были бы вы с Кешкой здооовы...