Сибирские огни, 1980, № 11

188 ВЛ. ШАПОШНИКОВ блестел фальшивый алмаз; шершавая шля­ па, казалось, видала и вёдро, и ненастье». («Е гипет ские ночи »). Тут просто невозможно удержаться, что­ бы не сравнить последний отрывок с цита­ той из Фильдинга. И Фильдинг, и Пушкин описывают своих героев, сосредоточивая главное внимание на их одежде. Однако Фильдинг, как мы убедились, ограничива­ ется лишь простым перечислением одея­ ний; Пушкин же не только сообщает, во что был одет герой, но и показывает осо­ бые приметы его костюма, притом показы­ вает все это именно «крупным планом»... Разница, согласитесь, колоссальная. И все-таки находки эти были еще только гениальным предвосхищением, а не нор­ мой. Пушкин только наметил основные пу­ ти совершенствования техники дисьма, толь­ ко указал перспективу. Сам же он, как пра­ вило, отдавал дань традиционному способу письма, когда повествование преобладает над изобразительностью, когда автора прежде всего интересует, что произошло, а не как произошло. В сугубо традицион­ ной манере написаны Пушкиным и «Капи­ танская дочка», и «Дубровский», и «Повес­ ти Белкина». В этом можно легко убедить­ ся, взяв -наудачу любой отрывок из любого названного произведения. Хотя бы из той же «Капитанской дочки»: «Я приближался к месту моего назначе­ ния. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврага­ ми. Все покрыто было снегом. Солнце са­ дилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или, точнее, по следу, проложенному кре­ стьянскими санями. Вдруг ямщик стал по­ сматривать в сторону и, наконец, сняв шап­ ку, оборотился ко мне и сказал: — Барин, не прикажешь ли воротиться? — Это зачем? — Время ненадежно: ветер слегка поды­ мается,— вишь, как он сметает порошу. — Что ж за беда! — А видишь там что? (Ямщик указал кнутом на восток.) — Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба. — А вон-вон: это облачко. Я увидел, в самом деле, на краю неба белое облачко, которое принял было спер­ ва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко пред­ вещало буран». Согласитесь, здесь Пушкин скорее похож на Фильдинга, чем на писателя более позд­ него времени... Однако уже ближайший преемник Пуш­ кина— Гоголь — утверждает в литературе новый способ повествования, где чередова­ ние «общих» и «крупных планов» становит­ ся обязательным. То, что у Пушкина было только отдельными проблесками, у Гого­ л я— норма. Конечно, тут никак нельзя упускать из виду и такую вещь, как твор­ ческая индивидуальность писателя. Если Пушкин стремился быть предельно лако­ ничным, вести повествование с минималь­ ной тратой слов на описание обстановки, внешности, одежды героя и проч, то Го­ голь, наоборот, любил задержаться подолгу на каждом предмете, на каждой фигуре, попадающей в поле его зрения... Вот наш старый знакомый Павел Иванович Чичиков входит в дом, где живет Плюшкин, и взору его предстает живописнейшая картина: «...Казалось, как будто в доме происхо­ дило мытье полов и сюда на время нагро- моздйли всю мебель. На одном столе сто­ ял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к кото­ рому паук уже приладил паутину. Тут же стоял прислоненный боком к стене шкафе старинным серебром, графинчиками и ки­ тайским фарфором. На бюро, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки,» наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мра­ морным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то, старинная книга в кожа­ ном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какой-то жидкостью и тремя мухами, на­ крытая письмом, кусочек сургучика, кусо­ чек где-то поднятой тряпки, два пера, за­ пачканные чернилами, высохшая как в чахотке, зубочистка, совершенно пожел­ тевшая, которую >хозяин, может быть, ко­ вырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов». Не правда ли, читая этот отрывок, испы­ тываешь ощущение, будто ты сам вместе с Чичиковым попал в затхлое плюшкинское обиталище? Кажется, стоит лишь протя­ нуть руку и можно свободно дотронуться до любой вещи, до любого предмета... Не случайно гоголевская манера письма так пришлась по душе многим прозаикам, оказала огромное воздействие на всю рус­ скую словесность. Однако и пушкинский способ повествования — лаконичный, крат­ кий, сжатый — тоже обрел многих после­ дователей... Собственно, каждого великого писателя XIX века мы можем условно от­ нести в этом смысле либо к пушкинской школе, либо к гоголевской. Допустим, Лер­ монтов, Тургенев и особенно Чехов тяго­ теют к Пушкину; Гончаров, Толстой, Щед­ рин— к Гоголю. Однако деление это, по­ вторяем еще раз, очень условное, потому что и Пушкин, и Гоголь в равной степени влияли на все последующие поколения писателей. Тургенев, к примеру, развивает сюжет, во многом следуя Пушкину, стремясь быть предельно лаконичным в изложении ос­ новных событий романа или повести (сви­ детельство том у— малые размеры всех его романов). Однако в описаниях внеш­ ности героев и особенно природы, кото­ рую Тургенев так любил, он, безусловно,’ опирается на опыт Гоголя, предпочитает быть таким же обстоятельным, скрупулез­ ным, щедрым на детали и подробности. Толстой, напротив, развивает сюжет нето­ ропливо, тщательно обставляет повество­ вание подробными описаниями, отступле­ ниями, пояснениями. Однако ему не был чужд и пушкинский лаконизм. По свиде