Сибирские огни, 1980, № 11

18: ВЛ. ШАПОШНИКОВ ми и тысячами других воспоминаний, чув­ ство настоящего — ожидания смерти — ни на мгновение не покидало его. «Впрочем, может быть, не лопнет»,— подумал он и с отчаянной решимостью хотел открыть гла­ за. Но в это мгновение, еще сквозь закры­ тые веки, глаза его поразил красный огонь, с страшным треском что-то толкнуло его в середину груди; он побежал куда-то, спот­ кнулся на подвернувшуюся под ноги саблю и упал на бок». «Это изображение внутреннего монолога надобно, беэ преувеличения, назвать уди­ вительным,— писал Н. Г. Чернышевский в своей рецензии на «Севастопольские рас­ сказы».— Ни у кого другого из наших пи­ сателей не найдете вы психических сцен, подмеченных с этой точки зрения». И да­ лее критик делает чрезвычайно интересное сопоставление, в ходе которого и выявля­ ется главная отличительная особенность Толстого-психолога: «Психологический анализ есть едва ли не самое существенное из качеств, дающих силу творческому таланту. Но обыкновенно он имеет, если так можно выразиться, опи­ сательный характер — берет определенное, неподвижное чувство и разлагает его на со­ ставные части, дает нам, если так можно выразиться, анатомическую таблицу. В про­ изведениях великих поэтов мы, кроме этой стороны его, замечаем и другое направле­ ние, проявление которого действует на чи­ тателя или зрителя чрезвычайно порази­ тельно: это — уловление драматических пе­ реходов одного чувства в другое, одной мысли в другую. Но обыкновенно нам представляются только два крайние звена этой цепи, только начало и конец психоло­ гического процесса,— это потому, что боль­ шинство поэтов, имеющих драматический элемент в своем таланте, заботятся пре­ имущественно о результатах, проявлениях внутренней жизни, столкновениях между людьми, о действиях, а не о таинственном процессе, посредством которого выраба­ тывается мысль или чувство... Особенность таланта графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением ре­ зультатов психического процесса — его ин­ тересует самый процесс,—,и едва улови­ мые явления этой внутренней жизни, сме­ няющиеся одно другим с чрезвычайною быстротою и неистощимым разнообрази­ ем, мастерски изображаются графом Тол­ стым». Чернышевский, можно смело это сказать, проявил едва ли не меньшую гениальность, чем сам Толстой, увидев в «Севастополь­ ских рассказах» совершенно новый метод изображения внутреннего мира человека. Причем великий критик сразу дал этому методу удивительно точное, емкое опреде­ ление — «диалектика души». Не случайно этот термин прочно вошел в литературове­ дение, стал одним из важных критериев в оценке художественного произведения, од­ ним из главных показателей, мастерства писателя. Толстой, по мысли Чернышевского, явил­ ся подлинным новатором, вооружившим литературу новым инструментом. Инстру­ ментом, который позволял писателю про­ никать в самые сокровенные глубины чело­ веческой психологии, следить за каждым душевным движением, за каждым его «шо­ рохом»... И все-таки было бы ошибочным выдавать Толстому единоличный «патент на изобре­ тение». Ибо каждое великое литературное открытие есть плод усилий многих писате­ лей. И в данном случае Толстой стал «за- вершателем» многочисленных поисков, дер­ заний, предвосхищений, которые имели ме­ сто в творчестве художников слова самых различных эпох и народов. Это прекрасно понимал и Чернышевский. Критик не слу­ чайно назвал в числе великих предшествен­ ников Толстого Шекспира и Лермонтова — писателей, которые всегда стремились дать психологическое обоснование поступкам своих героев, показать читателю весь тот сложный «сплав» рефлексий, порывов, страстей, что движет человеком, руководит его действиями. Но и они были далеко не первыми в этих поисках. Еще задолго до Шекспира предпринимались попытки про­ никнуть в «святую святых», в глубь души человеческой* Еще древнегреческие дра­ матурги, в частности, Еврипид в своей «Ме­ дее», стремились передать через монологи героев все их страдания и переживания. Но драма, в силу своих жанровых осо­ бенностей, всегда ставит человека перед необходимостью выбора, заставляет его раздваиваться, терзаться сомнениями и противоречивыми чувствами. Все метания, все стенания Медеи оттого, что ей нужно принять решение: или убить собственных детей и тем самым отомстить Язону, или же пощадить их, смириться — простить, таким образом, мужу его измену. В ситуации выбора поставлены по сути все главные герои шекспировских трагедий; все они так или иначе решают вечный вопрос; быть или не быть? Быть человеком или ра­ бом? Бороться или смириться? Верить или не верить? Поступать по совести или “идти против совести?* И т. д. и т. п. Нисколько не умаляя заслуг великих драматургов античности и средневековья, ни в коей мере не беря под сомнение ху­ дожественные достоинства их произведе­ ний, заметим, однако же, что такой способ проникновения в человеческую психологию является несколько односторонним, не от­ ражающим всего многообразия связей че­ ловека с окружающим миром. Ведь кроме роковой ситуации выбора, требующей от человека мобилизации всех его душевных сил, есть немало других ситуаций, более, так сказать, прозаических. И для раскрытия внутреннего состояния человека, оказавше­ гося в такой ситуации, нужен не высокий стиль трагедии, а обычная прозаическая речь. И тут следует сразу заметить, что изображение внутреннего мира человека, «диалектики» его души средствами именно прозы — задача очень трудная. Драматург, когда дело касается психологии, обходится одним-двумя монологами. Но, как верно заметил Чернышевский, каждый монолог, допустим, у того же Шекспира, состоит из готовых, четко сформулированных сентен