Сибирские огни, 1980, № 11

174 Н. ЯНОВСКИЙ ной- знвтью. Как бы нечаянно пригорожены лучшие клинья соснового бора и колки бе­ резового леса. Меж деревьев виднелись водокачка, толсто укрытые дерном подва­ лы и приземистый склад — все это огоро­ жено ниткой колючей проволоки, застен­ чиво-тонкой по сравнению с окопной, но все же штаны и кожу на заду порвать год­ ной». К тому же у «подсобного хозяйства» стоял стражник-пожарник и никого не пускал: «Здесь ходить не положено!» Барство, стоит ему только где-нибудь проклюнуться, заразительно и немедленно порождает лицемерие и бездушие. Этим и страшны такие усадьбы, этим и ненавистны они народу: «И сама она, барственно уст­ роившаяся в лихое для народа время, не­ бось учила или учит детей — жить брат­ ством, каждую крошку делить пополам, и если придет час — по-братски защищать Родину». А на деле — забор, проволока, запрещающая ходить по «собственной» территории, а главное — уже родившаяся бешеная злоба против всех, кто смеет го­ ворить ей о правах и посягать, хоть мыс­ ленно, на ее обширные угодья. «Женщина в роскошном кимоно» хорошо понимает, что солдат, вернувшийся с фрон­ та домой, не может взять чужого, тем не менее равнодушно-оскорбительно говорит стражнику-пожарнику: «Проводите его, а то еще сопрет чего-нибудь». Бывшие солдаты, разгулявшиеся при встрече с~родными и близкими, с одно­ сельчанами, пьяные мужики, наглядевшие­ ся уже на это под боком расцветшее бар­ ство, побегут было с дрекольем наказать оскорбителей: «Да у нас отродясь ворья в родне не было!» Но деревенские бабы, более трезвые и разумные, не допустили побоиЩа. Юмористическая сцена «баталии» мужиков с бабами убеждает, по замыслу автора, что в столкновении с современным чванством пригодно не всякое оружие. Хотя в центре внимания пир, который шел три дня и три ночи, взбудоражив весь поселок, глава в основном посвящена лю­ дям, что противостоят «дамам в роскош­ ных кимоно», разномастным барыгам, ко­ торые «на горе да на слезах, как поганки на назьме, развелись», делягам, у кого «совесть в рукавицах ходит». Эти меткие определения принадлежат Полине, жене брата Миши. Полина и Миша приняли при­ ехавшего в родные места солдата по-род­ ственному радостно и открыто, а огорче­ ния, пережитые им на «даче», посоветовали не принимать близко к сердцу: «Наплюй! Главно, живой остался!» Добрый, великодушный совет, но непри­ емлем он, как оказалось, для солдата, от­ стоявшего родную землю от фашиста. Он не забудет о «дачном» эпизоде так же, как не забудет он никогда о войне. Он убеж­ дает себя и нас, что и с этим злом надо сражаться и что оно тоже победимо. Всех объяло братство: «Вчерашние вояки ревели боевые песни, подавали команды, рвались рассказывать каждый о своем». Пусть вином возбужденное, но ими владе­ ло то же воодушевление, то же единство, какое пережили они недавно, изгоняя фа­ шиста со своей земли. А женщинам тоже есть что вспомнить. «— Одним словом, ниверситет тот и вы знавали — сплавна гавань на Усть-Мане да леспромхозовский барак на таежной де­ ляне... И куда чего делось? Сникли бабы голо­ вами, затрясли платками, заутирались: — Да уж, ниверситет дак ниверситет, будь он проклятый! Есь чё вспомянуть! До горла в снегу, на военной пайке-голодай- ке... Мужицки чембары подпояшешь, то­ пор-пилу в руки — и на мороз, в трещоб- ник!.. Слез-то сколько пролито, горя-то сколько пережито...» И на них держалась страна, и они внесли свой весомый вклад в победу, не успев оберечь себя от голода и болезней. Не до роскошных им кимоно, лишь бы живу остаться, выстоять, семью, страну спасти. Возникает перед нашими глазами и жен­ щина с вязанкой дров, говорившая, как водится, «про своих, которые тоже где-то загинули»; и городской инвалид на коляс­ ке, кричащий исступленно и искренно: «Громи захватчика на месте!» И тот же стражник-пожарник, явно сожалеющий, что глушит в человеке «радужное Настроение» от волнующей близкой встречи с родным селом; и Полина с Мишей, живущие боль­ шой семьей в постоянных трудах и забо­ тах: «Мужик Миша, совсем мужик, в годах не таких бы и больших, да рано в работе распочатых — на лесозаготовках, на сплаву да на реке изъезженных». Таким представлен в главе народ. Он реален у В. Астафьева — работает и стра­ дает, до одурения пьет и ругается, драки учиняет, бесшабашно веселится и кается... Не любуется им писатель, не приподни­ мает, не приукрашивает, но всегда видит в нем здоровое, светлое, верит в его разум. Мысли о нем, чувства, какими он полнится, размышления, пропитанные его гуманиз­ мом, пониманием его непоказной красоты, сконцентрированы в образе все того же лирического героя повести — теперь- уже вполне зрелого человека, прошедшего са­ мую страшную, истребительную и беспо­ щадную войну. Возвращался Витя Потылицын домой, к бабушке, в родное село Овсянка, где не был с сорок второго года. «БлаженненькОа состояние пронизало всего меня на­ сквозь,— сообщает он,— ветрено, вольно было, ни о чем долго не думалось, да и не хотелось ни о чем думать, и в то же время думалось обо всем разом». И точно: думалось о корове, которую только что увидел, о корове-кормилице, потрудившей­ ся за войну, о кошках, которых он до вой­ ны ненавидел, так как им всегда жилось лучше, чем ему, о бабушке, которой он скажет: «Не убило меня на войне». Думается, переживается с покоряющей страстью и искренностью, чуть-чуть, быть может, с ораторской гладкостью, но не­ приметной и, вероятно, уместной, потому как эти размышления-чувства и дальнейшее перемещение в «первобытный» мир, срав­ нение его с происшедшими недавно собы