Сибирские огни, 1980, № 11

ЗАВЕРШЕНИЕ 173 «Встанет поезд, отдаст машинист, чаще помощник, жезл дежурному по станции, и тут же оба они ткнутся лицами в грязные, уже потертые подлокотники окошек, охва­ ченные тревожной дремой, опустится уби­ то кочегар у горячей топки, и коробит ему жаром грязное лицо. Не курит, не говорит, спит с открытыми глазами кочегар, и ма­ шинист не убирает с реверса руку, так и отдыхает в боевом положении». Бригадир Зимин, большой, сильный чело­ век, и тот валился с ног от усталости. На­ чальник станции Королев, опытный желез­ нодорожник, не смог пережить войну, над­ ломился, умер преждевременно. Не дев­ чушкам бы служить на станции, выполнять мужскую работу, а они, надсажаясь и ма­ ясь, ее выполняли, и «две уже под поезд угодили, одну— пополам, другой ногу от­ резало». Сцепщик Кузьма упал однажды в голодном обмороке, а у него большая семья, пятеро сыновей. Изнурительный, из­ матывающий труд испытал и сам герой. Но господствовала всюду, как в бою, взаимовыручка. Бригадир Зимин добродуш­ ным, внимательным и хлебосольным остал­ ся и в дни войны; сцепщика Кузьму, ра­ ботавшего все-таки плохо, жалели, не 'увольняли даже за большие промахи — где же он еще получит карточку на во­ семьсот граммов и дополнительные тало­ ны в столовую. А вся история болезни и выздоровления героя выглядит как цепь счастливых случайностей; уборщица обще­ жития заметила тяжело больного и приняла в нем участие; скорый поезд был останов­ лен, предупрежденный о больном по се­ лектору; доктор Артемьев принял экстрен­ ные меры, чтобы спасти парня... После выздоровления герой доброволь­ цем уходит в действующую армию. Вся суматоха при формировании призывников к отправке завершается сценой проводов. Проводы в армию тоже вошли в быт лю­ дей военных лет, но каждый раз на эти мгновения ложилась своя печать, к которой не привыкнешь. «Заморенных, давно спиртного не пив­ ших мужиков развезло. Оскальзываясь пальцами, призывник жал на басы и ревел все одно и то же, вместе с отцом и шури­ ном; «Вот тронулся поёс, вот тронулся поёс, вот тронулся поёс, и рухнулся мос...» И маленькая девочка, схватившись за ногу дяди, по-прежнему никакого на нее внима­ ния не обращавшего, все твердила и твер­ дила свое заклинание: «Свидания! Звините! Паси бох! Свидания! Звините! Паси бох!» А ночью, когда все спали, поднялся наш доброволец, приткнулся к окну, и «оттуда, из-за вагонного окна, из иного мира, пу­ гающего холодной пустотой, словно разго­ няя с пути нечистую силу, испуганно кричал паровоз; «Свидання-а-а-а!» А внизу под ва­ гоном, как бы'извиняясь за слишком гром­ кий рев паровоза, колеса, сдваивая, угод­ ливо частили: «Паси-бох! Паси-бох! Паси- бох!» Бытовая конкретность неотделима у В. Астафьева от Личностной окраски, от взрыва эмоций, от насыщенности повество­ вания лирикой, причем обязательно прони­ занной не одним «половодьем чувств», а далеко идущим обобщением, размышле­ нием. У С. Залыгина в повести «На Ирты­ ше» или в романе «Комиссия» герои обыч­ но «выговариваются», они «творят» идеи, авторское к ним отношение выкристаллизо­ вывается в самом сюжете, в системе обра­ зов, в их речевой характеристике. В. Астафь­ ев часто все берет на себя непосредствен­ но. Заключительные главы «Последнего по­ клона» построены как бы по законам контрапункта— различнее мотивы поведе­ ния, чувства людей, их голоса движутся, развиваются и сливаются в нечто единое,- по-своему гармоничное — в голос автора. Показательны в этом качестве концовки всех главок — «Гори, гори ясно», «Сорока», «Приворотное зелье» и «Соевые конфеты». Здесь автор выступает таким, каков он есть сейчас, оценивающий происходившее с высоты современных идейно-нравственных требований. ■Глава «Пир после победы» примечатель­ на именно современным в своей основе материалом, хотя автор и касается событий тридцатилетней давности — первого года после Отечественной войны. Эта глава ха­ рактерна прежде всего тем, что в ней по­ ставлен и по сей день актуальный вопрос — о нравственном потенциале личности, осо­ знавшей свое высокое назначение в жизни, в ходе истории, о непримиримости к тому, что уже возникло в обществе и развивает­ ся, как раковая опухоль,— сытость, себялю­ бие, презрение к людям, общественная пассивность и гражданская немота. Перед войной для героя все казалось яс­ ным: воюй с кулачеством, с собственниче­ ским сознанием. В годы войны — уничтожай фашистов да помни о предупреждениях умного профессора Артемьева: «— Воен­ ное время страшно прежде всрго тем, что человеческая жизнь как бы убавляется в цене, а кое для кого и вовсе теряет. Про­ исходит это от распущенности имеющих хоть какую-то власть над людьми, не обя­ зательно большую...» К числу «имеющих хоть какую-то власть» можно отнести «битюга» из военкомата, ' убежденного, что добровольно в армию могут идти только преступники. Под стать ему и фельдшеришка, который едва не по­ губил человека, и тут же его наказывают: «Санитаром его, сукина сына, в госпиталь! Потаскай раненых, пострадай! Тогда только будешь допущен к страдающим людям...» Другое дело женщина «в роскошном японском кимоно» из последней главы, стоящая у врат своей усадьбы, обнесенной зеленым забором и колючей проволокой. Рядом с ней «битюг» и фельдшеришка — мелюзга, накипь, сравнительно легко смы­ ваемая, как только проглянет наружу, об­ нажится их существо. «Женщина в роскош­ ном кимоно» из иной социальной породы, устойчива и неуязвима. «Я повеп по забору единственным, уце­ левшим на войне глазом и обнаружил: за­ бор уходит в глубь леса, к подгорью, конца его не видно, в загородь угодили лучшие дачи, строенные еще енисейскими толсто- сумами-зологопромышленйиками да мест-