Сибирские огни, 1980, № 11

168 Н. ЯНОВСКИЙ точно указать: в родном моем селе Овсян­ ке это началось в бурные дни тридцатых ходов». Главы «Бурундук на кресте» и «Караси­ ная погибель» посвящены отцу рассказчика Петру Павловичу и деду Павлу Яковлевичу. Сочно и хлестко рисует В. Астафьев этих двух представителей крестьянства: «Папа мой, деревенский красавчик, ма­ ленько гармонист, маленько плясун, ма­ ленько охотник, маленько рыбак, маленько парикмахер и не маленько хвастун...» Одноглазый дед Павел — «чернявый, вспыльчивый, легкий на ногу и мысль... Он умел здорово плясать, маленько играл на гармошке. Войдя в раж, дед хряпал гар­ мошку об пол, сбрасывал обутки и такие ли выделывал колена, вращая при этом единственным глазом, потешно шевеля усами и поддавая самому себе жару при­ певками: «Эх, раз1 По два раз! Расподначи- вать горазд! Кабы чарочку винца, два ушата пивца, на закуску пирожку, на потеху деу-у-ушку-у-у!» Нетрудно обнаружить стихию народного говора в портретных зарисовках и тетки Татьяны, и Шимки Вершкова, и отца с де­ дом. Он сливается с авторским голосом, неотделим от него, органичен с ним. Такие слова и словосочетания, как «войдя в раж», «хряпал», «потешно», «выделывал колена», «поддавал жару» и т. п., не только экспрес­ сивны и картинны, но и придают подлинно народный колорит всему произведению. Язык В. Астафьева впрямую противостоит вылощенному, «безупречному» языку рев­ нителей школьной грамотности и академи­ ческой гладкописи. У нас неоднократно изображали кресть­ ян, которые сразу после Октября создавали коммуны, потом активно участвовали в коллективизации. А куда девался тот дере­ венский люд, который, как верно сказано у В. Астафьева, «от крестьянства ушел и к пролетариату не пришел»? Об этой катего­ рии крестьян писали немало, а если и рассказывали о них в романах и повестях, то лишь как о людях, которые становились или врагами Советской власти, или образ­ цовыми рабочими. Этот процесс запечат­ лен, например, в романе А. Малышкина «Люди Из захолустья». История семьи В. Астафьева оказалась иной, и она, кстати, не была большим ис­ ключением. В Сибири перед революцией, в конце XIX и в начале XX веков, переселенец, как правило, не получал земли, а шел в батраки к зажиточным крестьянам. С большим тру­ дом он приобретал лошадь и корову, арен­ довал две-три десятины и тянулся к своей мечте — стать хозяином. Естественно, что у большинства мечта так и оставалась меч­ той. Землю им дала только революция. Но в двадцатых годах, после гражданской войны, они обрабатывать ее не могли, так как были безлошадными или при одном коне. Начиналась кооперация с родствен­ ником или с соседом, у кого тоже одна лошадь. Обрабатывали на этой «тягловой силе» не более трех-четырех десятин на семью, которые могли прокормить только при хорошем урожае. Но урожай год на год не приходился, и такие крестьяне на­ чинали метаться. Если рядом река — ры­ балка, если лес — охота, если ни то и ни другое — извоз, отхожий разнообразный промысел, коммерция. Новая экономиче­ ская политика предоставляла права широ­ чайшего выбора, и крестьянина, в сущности не понимавшего конечных целей этой по­ литики, закрутило. А тут вдруг нежданно- негаданно для него началась сплошная кол­ лективизация. Произошел колоссальный «выброс» людей иЗ крестьянского сосло­ вия, усугубленный «перегибами» в раску­ лачивании. Исходя лишь из семейных пре­ даний, В. Астафьев талантливо воспроизвел процесс перехода части крестьянства в другие социальные слои советского об­ щества. Какое бы ни было хозяйство Якова Мак­ симовича в деревне, оно все-таки было порушено, и самого хозяина выслали. А его сын Павел Яковлевич и внук Петр Павлович с необыкновенной остротой почувствовали зыбкость своего положения. Характеры у них, конечно, редкостные, желания над чем-либо глубоко задуматься у них по­ явиться не могло, но обстановка перелом­ ного периода лишь способствовала прояв­ лению их свойств и особенностей, не вызывающих какого-либо расположения. В. Астафьев живописен в передаче отдель­ ных то грустных, то комических, а нередко и сатирических эпизодов из их жизни, в которых отражались и их лучшие черты, и их безалаберность, эгоизм и бездумие. «Хлебопашеством, землей и каким-либо устойчивым делом дед Павел не занимался и о постоянном труде понятия не имел. Сшибал подряды на заготовку дров и дег­ тя, перегон плотов и валку леса, выжиг известки, пиление теса и даже мрамора; ходил в извоз, устремлялся к молотиль­ ному делу, но после того, . как порушил несколько молотилок и не смог их нала­ дить, стал крениться к коммерции... Дед Павел мечту осуществил-таки, заделался председателем потребиловки. Пережив почти полное угасание, торговое дело в конце двадцатых годов начало обретать по-сибирски небывалый размах и не могло не захватить такого делового человека, как мой дед. Гулянки в доме деда шире, мно­ голюдней, размашистей пошли, зачастили в Овсянку из города специалисты, все по торговой части и по юриспруденции...» Такое же большое количество разнооб­ разных «профессий» перебрал и Петр Пав­ лович, но с той же единственной целью — что-то близлежащее ухватить, использовать в собственную усладу и радость. Челове­ ческие связи — общественные в первую голову, а потом и семейные,— разрушались в их глазах, как разрушался привычный, давно сложившийся крестьянский обиход, и сами они предстали под пером писателя как одна из крайностей переходной соци­ альной психологии. Любит или не любит своих героев автор — так вопрос не стоит, ибо их связывают родственные чувства, всегда не однозначные и не простые. Как художник, он беспощаден к явлению, во