Сибирские огни, 1980, № 11

ЗАВЕРШЕНИЕ 167 повести «Стародуб». В «Краже» он затро­ нул важнейшие для нашей страны общест­ венные процессы и выделил прямую зави­ симость от них индивидуальных человече­ ских судеб. В повествовании «Царь-рыбе», в повести «Последний поклон», особенно в ее заключительных главах, он- вырос в пи­ сателя исключительной социальной зорко­ сти и в этом смысле может быть поставлен в один ряд с Г. Троепольским, С. Залыги­ ным, Ф . Абрамовым, Ю. Трифоновым, В. Тендряковым, В. Шукшиным, В. Распути­ ным и другими писателями-реалистами той же направленности. Если выстроить все восемь завершающих глав повести «Последний поклон», то ока­ жется, что четыре из них посвящены в ос­ новном тридцатым годам, три — началу войны и непосредственно войне на фронте и, наконец, последняя, органично дополня­ ющая главу о прощании с бабушкой в пер­ вой части, названа «Пир после победы». Характерная особенность всех этих глав — мощное усиление социальной критики. В новых главах голос автора звучит чаще, и выходы его теперь пространные, осоз­ нанно публицистические, подчеркнуто фи­ лософские, касающиеся подчас вечных во­ просов бытия. Раньше отрицательных пер­ сонажей было немного — солдафонистый Митроха да еще муж тетки Августы Тимо­ фей, предавший семью. Теперь выплывают «горланы» разных мастей и оттенков, слож­ ные фигуры отца и деда Павла. Раньше преобладали мягкие краски, юмор, при­ глушающий резкость оценок. В последних главах акценты заметно смещены. Краски стали жесткими, контрастными, непремен­ но оценочными, юмор — горьким, нередко прибегает писатель и к сатирическим при­ емам; налицо отчетливое стремление к со­ циальной обусловленности характеров. Откроем главу «Бурундук на кресте». В сущности она о «крутых переменах» в де­ ревне тридцатых годов. О том, как раску­ лачили прадеда Якова Максимовича, уже престарелого и безнадежно больного, как высылали раскулаченных и как хозяйство­ вали «горлопаны». «При выселении собралась на берегу вся деревня, вой стоял над Енисеем, выселен­ цам несли кто яичко, кто калач, кто кусок сахару, кто платок, кто рукавицы. Из прав­ ленцев на берегу оказался лишь дядя Фе- доран и принял на свою голову все матю- ки, проклятья и угрозы. И не только при­ нял, но, севши на камень, разулся и бросил кожаные бродни федотовскому ко­ солапому парню— этот отправлялся совсем босиком». Вся деревня сочувствовала выселяемым, среди них были даже некоторые правлен­ цы. Следователыно, понимали, что далеко не все заслуживали эту кару. О том, что случилось с этими переселенцами, хорошо известно теперь по повести «Кража», пе­ рекличка с которой звучит на многих стра­ ницах этих глав. «Тетка Татьяна, Трофим Болтухин, Шимка Вершков, Митроха,— рассказывается да­ лее,— стуча себя в грудь кулаком, говори­ ли речи. Наиаысшего взлета в этом деле достигла тетка Татьяна. Каждую речь она заканчивала срывающимся выкриком: «Со­ льем наш ентузиазм с волнующим акияном мирового пролетариата!» И люди, которые послабже сердцем, плакали, слушая тетку Татьяну». Совершенно очевиден сарказм при изоб­ ражении таких «передовых людей» дерев­ ни, потому что именно они при известном попустительстве немало «наломали дров». Голод 1933 года был вызван и неуро­ жаем, и неумением хозяйствовать в толь­ ко что созданных крупных объединениях крестьян, объединениях необходимых, но возникавших нередко скоропалительно и искусственно. Об этом с горечью и расска­ зывает В. Астафьев. К 1939 году колхоз в его родном селе уже распался, а земли его были розданы городским организациям и подсобному хозяйству. Уже в этой главе, помимо речистой тетки Татьяны, подробно рисуется еще один об­ щественный деятель тогдашней деревни-н Шимка Вершков. В главе «Гори, гори ясно» выразительный портрет его будет завер­ шен. Прослежена вся его жизнь от тридца­ тых годов до послевоенной встречи с рас­ сказчиком, когда Вершков уже стар и немощен. На злобного Митроху он не по­ ходил, просто был человеком шумливым, бесхарактерным и гулеванистым. Бабушка Катерина Петровна называла его «разбой­ ником», вогнавшим в гроб свою кроткую жену, и это справедливо, настолько он безалаберен, черств и беспринципен. В двух сцена« писатель едко высмеивает этого деятеля. В одной Вершков оправды­ вается, почему не заступился за друга, ко­ торому дали пять лет лагеря на Беломор­ канале. В другой — рассказана история о том, как Катерина Петровна отобрала у него наган. «В тридцатых годах Вершков вышел а начальство, состоял в комбеде активистом, во время коллективизации был уполномо­ ченным, обзавелся наганом, не то купил оружие, не то на вино выменял, но сам Вершков внушал всем, что ему, как лицу ответственному, выдали личное оружие. Будучи трезвым, оружие он прятал, пьяный же таскался с наганом и чуть что — руку в карман, черненькие, совсем не злые гла­ за затемнит гневом, сомкнет губу с губой, выражая непреклонность и здоровое по­ дозрение. «Какие такие р-р-разговор-р- рчики!». Этот-то наган и отобрала у него Катерина Петровна, поскольку мужики или не реша­ лись, или обидеть человека не хотели. Однако характер Вершкова'в двух горько- юмористических сценах выявился весь, и нельзя не поверить, что такие люди могли пустить на распыл что угодно, а не только один колхоз. А земля, с трудом когда-то отвоеванная у тайги, захватывалась сплав­ ной конторой, подсобными хозяйствами разных предприятий, и остатки ее обрека­ лись на одичание. В этом-то месте рассказа и зазвучит голос автора-публициста: «И ког­ да я ныне слушаю удивленные речи: отку­ да, мол, и как появилось варварское отно­ шение к земле, равнодушие к ней? — могу