Сибирские огни, 1980, № 11

166 Н. ЯНОВСКИЙ родном языке в произведениях писателя. Успех книги у читателей и критиков, при­ знание самого В. Астафьева,-что он, автор, измучен ею и исчерпан, казалось бы, не обещали продолжения произведения. Но проходит несколько лет, и появляются два крупных пополнения — «новые главы» в 1974 году и «заключительные главы» в 1978. Видимо, с такими книгами их авторам не­ легко расстаться. Посетил В. Астафьев в 1946 году родной край, и вот теперь в «По­ следнем поклоне» мы читаем главу «Пир после победы». А ведь потом он неодно­ кратно бывал в Красноярском крае, в род­ ном селе... Фактически эта повесть созда­ валась на протяжении всей творческой жиз­ ни писателя. Она, по его словам, «и есть моя самая большая и неизбывная любовь, которая приносит и радость и боль... Чего больше — судить не мне...» На прямой и в значительной степени на­ ивный вопрос, чем вызвано продолжение повести «Последний поклон», писатель серьезно ответил: — Благодушие читателей при оценке ее первых глав... Все обратили внимание на бабушку Катерину Петровну, на ее добро­ ту и отзывчивость. А жизнь-то была суро­ вой... Ход мыслей, пожалуй, парадоксален: ведь немало горько-сурового запечатлено и в первых главах повести. Но теперь писа­ тель беспощадней, чем ранее, относится и к самому себе, и к людям, и ко времени. Когда-то, еще в 1952 году, написал В. Ас­ тафьев рассказ «Жил на свете Толька». Его основное событие — жизнь ребенка без призора— стало содержанием главы «Без приюта». Тот рассказ и эта глава в художе­ ственном отношении, конечно, несравнимы, но еще более обращает на себе внимание их различная тенденция. В рассказе все со­ средоточено на сглаживании противоречий, в главе «Без приюта» — на их обострении. В рассказе «Жил на свете Толька» узнала учительница, классный руководитель, по прозвищу Рожна, что Толька бездомен, ус­ тыдилась (потому что грубо с ним обраща­ лась), задумалась и постаралась как-то устроить мальчика; Толька, полный благо­ дарности, отправляется в детдом. В главе «Без приюта» — жуткая сцена избиения учительницы по прозвищу Рожна: «Я хле­ станул голиком по ракушечно-узкому рту, до того вдруг широко распахнувшемуся, что в нем видна сделалась склизкая мякоть обеззвучившегося языка, после хлестал уже не ведая куда... За все, за все полосо­ вал я не Рожну, нет, а всех бездушных, не­ справедливых людей на свете». Контраст разительный. В главе «Без приюта» рассказана правда, бьющая не по одной учительнице, равно­ душной, недалекой и злой, но прежде все­ го по ученику, ее избивавшему. Разумеет­ ся, ученик доведен до исступления, он за­ брошен, обнищал и оголодал, да, к тому же, успел повидать, «как заживо палят крыс, как топчут на базаре карманников сапога­ ми, как в бараке иль в жилище... пинают в живот беременных жен мужья, как проты­ кают брюхо ножом друг дружке картеж­ ники, как пропивает последнюю копейку отец, и ребенок, его ребенок сгорает на казенном топчане от болезни...» Но это не оправдание поступка мальчика, а объясне­ ние его, состояния; автор не боится ска­ зать, что его герой мог бы совершить са­ мое тяжкое преступление: «забил бы до смерти жалкую, неумную тварь». В критике уже говорилось, что такое «чрезмерное обличение» учительницы «на­ рушает самый дух астафьевской повести, взывающей к милосердию и доброте» *. На самом деле не нарушает, а всего лишь объясняет социальную причину зла или преступного деяния, даже если совершает его близкий нам и любимый автором под­ росток. Мальчик у В. Астафьева — не ору­ дие правосудия над «неумными тварями», а замордованное и ни в чем не повинное малое существо, взывающее к сострада­ нию, ибо писатель, безусловно, понимает, что средство, какое избрал мальчик для выражения своего протеста, отнйдь его не украшает и не оправдывает. И вразумлять в этом случае, видимо, следует тринадцати­ летнего Витю, а не -писателя, который те­ перь не мог не рассказать о том, что в дей­ ствительности с его героем было. И в сво­ ей художественной практике В. Астафьев в сравнении с пятидесятыми годами стал ны­ не руководствоваться другими принципами. При анализе последних восьми глав по­ вести мы обязаны рассматривать их в тес­ ной связи с развитием самого писателя и с движением всей нашей литературы, с хо­ дом времени. Когда появились «новые главы», В.. Астафьев был уже автором по­ вести «Пастух и пастушка». «Заключитель­ ные главы» написаны им после «Царб-ры- бы». В литературе к тому времени появи­ лись «Пряслины» Ф . Абрамова и «Комиссия» С. Залыгина, «Белый пароход», Ч. Айт­ матова и «Прощание с Матёрой» В. Распу­ тина... Реалистическая проза год от года становится аналитичней и решительней в оценке нашего прошлого и настоящего, ее гуманистический пафос обретает новые качества — он становится философски на­ сыщенным, открыто публицистичным и бескомпромиссным. Все это не могло не сказаться на «новых» и «заключительных» главах «Последнего поклона». Колоссальный рост производства и по­ требления, научно-техническая революция и вызванная ею комплексность, крупномас- штабность в разрешении проблем, стоя­ щих перед обществом, потребовали от пи­ сателя качественно иного отношения К происходящему, другого реалистического способа мышления, чуждого всяких иллю­ зий. Крупные внутренние изменения и ка­ таклизмы, происходящие в мире, усложнили жизнь общества, повлияли на все сферы деятельности человека. В. Астафьев — из тех писателей, кто с первых шагов творче­ ской работы тяготел к детерминированно­ сти изображаемых характеров и событий. Это заметно и в романе «Тают снега», и в1 1 И. Дедков. Неоплатный долг. — «Лите­ ратурная Россия». 1975. № 4, 31 ЯНВ., с. 14.