Сибирские огни, 1980, № 11

10 ВАЛЕРИИ ПОЛУИКО из седла, набивал шишки, когда многое, что издали казалось реальным, на самом деле оказывалось миражем, когда опускались руки и пропада­ ло желание жить —тогда хотел! —- Теперь тоже опустились руки и пропало желание жить? — Нет... Теперь совсем другое... Пришла трезвость.., — И желание начать что-то сначала? Вера Павловна понимала, как бестактен ее тон, как бестактны и не­ уместны ее вопросы, понимала, что не имеет никакого права задавать их и тем самым как бы лезть, ломиться в душу к этому человеку, но, пони­ мая это, она не могла ничего поделать с собой, не могла остановить себя —может быть, потому, что с каждой минутой, с каждым сказанным словом этот мужчина все больше и сильней нравился ей, Она прониклась к нему тем особым, болезненно-острым и самоотверженным чувством участливости и сопереживания, которое присуще только материнству, только женщине. Он был ей интересен. Ей хотелось понять его, проник­ нуть в мир его души, чтобы не только разгадать, почему и чем он так не­ удержимо влек ее к себе, но и разделить с ним, хотя бы частью, то, чем была переполнена его душа: если горечью—горечь, если болью— боль. Вместе с тем еще, быть может, и потому так невыдержанна и нас­ тойчива была она, что в этой его еще не совсем ей ясной истории, во всем том, что говорил он, а более всего —в том, о чем не говорил, она улавливала отголоски своего личного, давнего, уже пережитого, отболев­ шего, изъятого из ее души великим лекарем —временем, но иногда, как и сейчас, вдруг отзывавшегося в ней фантомной болью, и, чувствуя эту общность, эту взаимопроникающую связь их личного, она начинала ис­ пытывать к нему, помимо симпатии и приязни, еще и какую-то нежную, ласковую, неутоленную благодарность, наполненную ощущением глубо­ кой, познанной близости с ним, как будто обнаруженная ею связь про­ легла и через что-то их сокровенное, интимное... — Нет, это невозможно и безнравственно,—сказал он убежденно.— Можно записать старую картину новыми красками, можно вообще смыть их, но в любом случае останется холст, основа —наша душа, то есть то, что можно только уничтожить, но не переделать, не изменить. Да и потом... останется, не умрет и с каждым днем будет становиться все острей и мучительней сомнение — что же истинное? То ли, что вы на­ писали Вновь, или то, что смыли? И вот это самое страшное. Так устроен человек. Он ничего не может начать сначала. А если и попытается, то будет убивать в себе старое, думая, что создает новое. — Зачем же вы тогда приехали сюда? Зачем?! —Вера Павловна говорила и задавала свои вопросы с плохо скрываемым негодованием и протестом, потому что и это было в ней —протест и негодование, и не менее сильные, чем симпатия и приязнь, ибо во всем том, что он говорил, и в том, о чем ей оставалось только догадываться, она не принимала его стороны. — Зачем приехал? Сам не знаю...—Он помолчал, напряженно гля­ дя в сторону, словно боялся даже случайно встретиться взглядом с Ве­ рой Павловной, и вдруг резко, со злом и досадой на самого себя, ска­ зал: —Да нет, знаю! Знаю! Они шли по улице, на пути им —то реже, то чаще—встречались прохожие, и Вера Павловна видела, как напряженно и остро всматри­ вался ее спутник в лица встречных женщин. — Вы верите в чудо? —спросил^ она, когда мимо них прошла оче­ редная женщина. — В чудо? — Вы ведь надеетесь встретить ее на улице... И именно сейчас! Да­ же если допустить, что она продолжает жить в городе... Вышла замуж,