Сибирские огни, 1980, № 10

76 ДИБАШ КАИНЧИН рется. Скажет': «Я на минутку». А я уж знаю, какая там минутка! При­ тащится затемно, весь в масле, в грязи, еле ноги волочит. Я на него: «Ты что? У всего села бесплатный батрак? Дома работы нет?» —«Ничего, мать, — ответит. — Должен был завестись мотоцикл у Димая. Понима­ ешь, должен. Разве конденсатор пробило? Завтра своим попробую». — «Дам я тебе своим! Как же! Сегодня Димаю, завтра еще кому. Что с них возьмешь?» — «Да что ты так, мать?» — вот и весь ответ. А еще он комусы всем делал. И такие они у него получались —са­ мые звучные. Перед тем, как... случилось, выписал по почте ящик с ин­ струментами — часы чинить. Много заплатил. От темна до темна мотает­ ся на тракторе, уходится, а ночью ткнет под глаз стеколко и ковыряется в колесиках часовых. Мне от этого одна морока. Все руки зудились вы­ кинуть этот ящик... И фотоаппарат собирался купить. Пил редко. За выпивкой не гонялся. Дома у него всегда бутылка стояла, дак он без причины и не притронется. Если и принимал когда,— от меня, конечно, доставалось. Он слова против не скажет. Сидит, чешет затылок. «Скажи хоть слово!» — ругаю его. Молчит. «Тебе говорить, что родить. Я за слово рубль заплачу». Молчит! Только улыбнется... О, кудай! Чуркой бы без рук, без ног, лишь бы живой остался. Сам бы жизнь ви­ дел, ребятишек учил, наставлял... Видно, судьба у него такая. У хороших людей, говорят, судьба короткая. А плохого и черт не возьмет. Плакала, убивалась... Но сколько можно? Плачь не плачь, а его не вернешь. Взяла себя в руки: «Дети у меня, их людьми надо сделать». Не будь детей, что бы со мной было — и подумать страшно... Сама молодая, ребятишки — мелюзга. Эркелешку как раз тогда носила. Не видела она отца... А похожа на него! Люди так и говорят: «За версту видать, чья дочка». Если девочка в отца,—счастливая будет, говорят. Дом у нас хороший. А то бы как жили? Колхоз помогает нам. По­ сильно. Ни в тракторе, ни в машине — когда нужно — не отказывают. Хоронили его всем колхозом. Несмотря, что пахота. Все пришли, проводили... Нет, подружка, до сих пор не верится. Кажется, вот сейчас откроет дверь и зайдет. Усталый, голодный, железом от него пахнет, соляркой. Прямо из гаража. И улыбнется —наработался! А то голос его слы­ шу. Как наяву. Сердце так и оборвется. Это у сыновей его говор, его нотки. Изба... Двор... На каждом бревне след его топора. Каждый гвоздь сам вколачивал. Каждую плаху прилаживал. ...Он тогда только из армии вернулся. Всю зиму трактором лес во­ зил. Даже ночами. А весной рубить сруб начал. С рассвета — до работы, и вечерами —дотемна. Кто из соседей поможет венец на сруб поднять, а так все сам, один. Я уже большая была — невеста. Поглядываю, как ему достается — мЫрядом жили. Смотрю: через силу парень пластается, так его жалко. Подмывает помочь, поддержать или там подать что... Вижу как-то: ширкает он пилой. А лиственница толстенная — на матицу. Полдня ему пилить. Не выдержала, подошла, взялась за другую ручку. Вот пилим и пилим. Молчим. Встретимся глазами через комель, — лица наши вот-вот вспыхнут. А пилить тяжело. Пила вся в смоле и защемляет ее. Надо бы остановиться, смолу отчистить, под бревно полешко подсу­ нуть, а ни он, ни я не хотим слабость показать. У меня руки не свои, вот- вот отвалятся. Ну, думаю, остановлюсь — упаду. И тут — ух! — распи­ лили наконец-то! С этого началось. Смотрю в окошко: рубит он рубит, остановится, на нашу избушку глянет и снова тюкает топором. Подойду к нему — засия­ ет, со всего плеча машет. Старая гимнастерка в черных пятнах :— от пота, от смолы. Носки сапог и голенища топором исчирканы. Д я щепки подбираю... Наберу, сколько унести. Дальше что? Уходить надо. А в