Сибирские огни, 1980, № 10

174 М. РУБИНА ти и Миловановки, и Миловановых, но... «блудную дочь» поселка и семьи. Появление ее в родных местах, где про­ шла юность, откуда уходила вместе с бра­ том на войну и куда потом вернулась, что­ бы вновь уехать — теперь уже вслед за мужем, рассорившись с родными,— первое ее появление становится событием в спек­ такле. Оно тщательно разработано режис­ сером. Сцена некоторое время остается пустой. Затем на самом верху виадука воз­ никают две женские фигурки. Это Надеж­ да и ее дочь Олюня1. По мере того, как они медленно спускаются с лестницы, «план», точно в кинокадре, все укрупняет­ ся. Зрители уже могут разглядеть усталость и тревогу на бледном личике девочки и восторженное удивление, нервное возбуж ­ дение в движениях женщины. Она спуска­ ется по ступенькам чуть ли не спиной — так хочется все сразу охватить взглядом. Легонький плащик, кеды, платочек на го ­ лове, в руках гитара — перелетная птаха. И такой щемящий контраст м еж ду счаст­ ливой отрешенностью матери и недетской озабоченностью ребенка. М ного позже, когда Олюня принесет ма­ тери весть (оказавшуюся ложной) о том, что отец оставляет их, возвращается к прежней семье, Надежда уронит тихо: «Ты этому рада?» И услышав сбивчивые объяс­ нения дочки, вдруг прижмет ее к себе, как будто это с ней случилось несчастье. Не се­ бя, а Олюню пожалела она в ту страшную минуту, поняла, как велико должно быть от­ чаяние девочки, уставшей от их кочевой жизни, коли приняла она возможность это­ го разрыва. Если в начале кажется, что из них двоих дочь — взрослая, а мать — ребе­ нок, бесшабашный, непрактичный ребенок, то здесь все встало на свои места. А пока Олюня тяжело снимает с опу­ щенных плеч рю кзак, Надежда же — вроде и не преодолевала долгой дороги. Похоже, она ничуть не боится встречи с родными, не разделяет тревог дочки: «они хорошие люди». И в дом, где празднуют день р ож ­ дения хозяина — Евгения Милованова, вхо­ дит радостно, легко. Крепко обнимает бра­ та Евгения — он ей искренне рад. С бла­ годарностью тянется к Ольге Ивановне, своей приемной матери. Платье старой по­ д руж ки Ф роси хвалит не из бабского инте­ реса к тряпкам, а чтобы сказать приятное. Только с Георгием, молча стоящим в сто­ роне, издали приветливо здоровается, «не замечая» его отчужденности. И Георгий не выдерживает, притягивает к себе сестру резким, неловким движением. И угадается в этом порыве их кровная, нерасторжимая близость. Слишком многое объединяет этих лю­ дей. Но разъединяет тоже многое. В ка­ кой-то момент вдруг ощущаешь, что уве­ ренность Надежды обманчива, что она — как натянутая струна: звенит от напряже­ ния. Двадцать лет разрыва с родными — не шутка. Каким глухим, осуждающ им На­ дежду молчанием встречает семья отчаян­ ную исповедь Олюни с ее детским безжа­ лостным максимализмом. Для Миловано­ вых все нелепо и даже преступно в любви Надежды к «этому человеку». Вместо ося­ заемого, изо дня в день, из поколения в поколение делаемого дела — какие-то сни­ мочки в журналах, этюдики, случайные заказы. Вместо крыши над головой, нор­ мальной семейной жизни с обедами и завт­ раками, с заботами об учебе дочери — бес­ конечные скитания, смена школ, полуго­ лодный быт, болезни. Дичь. Сумасшествие какое-то... Надежда слушает ж естокие (и правди­ вые!) слова дочери с блуждающей улыб­ кой, вставляя короткие реплики. Ей, д олж ­ но быть, неуютно, на душе нехорошо, но она и взглядом не упрекнет ОлЮню. Одно ее заботит: дочь излагает факты, а они могут быть превратно поняты, м огут в не­ верном свете представить их с Виктором жизнь. Но вот девочка умолкла, и мать одной фразой подводит черту. «Минусы, конечно, были». Только и всего. И сразу становится ясно: она не закрывает глаза на правду, но и не страшится ее. Для такого мужества нужно знание какой-то иной, скры той от постороннего взгляда стороны непрелож ­ ных фактов. У Надежды — П окидченко та­ кое знание есть. Оно — в ее любви и пре­ данности муж у. То, чтр для других — ж ерт­ ва, ад, каторга, для нее — нормально, единственно возм ожно, раз так надо для Его дела, для Его счастья. Разумеется, ей бы хотелось, чтобы «пу­ шинки с нее сдували», чтоб денег было побольше и Оля училась в одной школе. Что делать, если не получается. Говорит об этом Надежда беспечально, так, констати­ рует. А вот о м уж е — фотокорреспонден­ те, об их совместных по е зд ка х— где толь­ ко они не побывали! — с восторгом и воодушевлением. Для нее мужнины «этюди­ ки» и «снимочки» — не блажь, а высокое искусство, творчество, ради которого толь­ ко и стоит ходить по земле. Она так полна своим Виктором! То со­ всем невпопад спросит, есть ли в Милова- новке магазин культтоваров — м уж у нужны цветная фотопленка и какие-то рамочки. Взяв в руки гитару, бросает мимоходом, что он тоже выучился петь и у них хорошо получается вместе. И не замечает пере­ глядок родных, ей и в голову не приходит, что это мож ет быть ком у-то неинтересно или выглядеть смешным. Своеобразная речевая манера П окид­ ченко: ровный, почти без интонации го­ л о с— и вдруг нежданная пауза, или, на­ оборот, там, где должна быть пауза, она пропускается, это непривычное ритмиче­ ское строение речи становится еще одной приметой неординарности героини: Надеж­ да говорит, как чувствует. В самой естест­ венности ее поведения есть значитель­ ность. Как Миловановы не гонятся за модой, так Надежда ни под ко го не под­ делывается. Не сняв е головы д орож ны й платочек, она с аппетитом ест, не скрывая, что го ­ лодна, весело принимает разоблачение в маленькой лжи по поводу опоздания на автобус (на самом деле они с Олюней шли пешком, потому что не было денег на би