Сибирские огни, 1980, № 9

двойная ноша 81 вет: «Это нынче модно.» Или: «Кто не умеет, тот учит.» Но чаще недоумевают: «А зачем этим заниматься? И так все ясно!» Ребята знакомые с флота как-то на смех подняли: «Да ты спроси Павлова, он тебе все расскажет!» Мне подумалось: может, я действительно ломлюсь в открытые двери? Может быть, проблемы управления не существует, Павлов все знает и ему никто не нужен? Я ушел не поэтому, но поэтому тоже. Но чем дольше я на корабле, чем дальше я от города, тем ближе к оставленной там работе. Я примеряю и проверяю свои прежние подходы и спорю с самим собой. Идея была блестящей: ни шага наобум, без учета общей цели, без норматива. Лучше стоять на месте, чем бежать не в ту сторону. Полная надежность. Все, что не учтено, не запланировано ранее, искажает все связи, всю структуру. Вот почему я был против этого рейса. Я пришел к Павлову, начальнику объединения, доказывал, что рейс ничего не принесет, кроме вреда. И вот он подходит к концу. Стал бы я сейчас возражать против рейса? Не знаю. Понимаешь, Искандер, он уже сам стал реальностью, фактом, который ныне необходимо учитывать. Сложилась новая действительность, в которой есть сдвоенный плот, есть энергичный Поливанов с его великолепными ребятами. Необходимы новые решения с учетом этой реальности. И так без конца. Это труднее, чем, отбив у Поливанова и других охоту проявлять инициативу, вести дело тихо да ровно. Труднее, потому что еще большую ношу, чем Поливанов, должны нести его руководители: ответственность за настоящее дело, за таких, как Поливанов. Назарова не заботило, понимает ли его Искандер. Прежде всего это надо было ему самому. Лучше всего он понимал себя, когда вот так выговаривался. ...Ужин был поздний, зато со свежим ноздреватым хлебом и жареной рыбой. Стояли у хвостовой части плота, рядом с понтоном, и было удивительным собраться всем за столами, никуда не торопиться, не слышать гула машин и не ощущать вибрации корпуса. К ночи погода поутихла, небо очищалось, розовело. А перед закатом, пока еще не унесло тучи, появились одновременно две радуги: одна яркая, сочная, контрастная, другая спокойная и мягкая. Назаров вел «Ангарск» к плоту, когда вспыхнули эти радуги над темными волнами. Плотовские сидели за комсоставским столом. Раскраснелись, вспотели в своих свитерах. Гора костей перед каждым. Катя хотела изобразить их бегство с плота в сегодняшнем выпуске, но Назаров попросил ее не делать этого. Были в выпуске телеграмма, посланная в объединение, с благодарностью в адрес Дарсавалидзе, и шарж на него, и все это под заголовком: «Большая дружба спасла большой плот!». Назаров вдруг почувствовал, что сегодня у них с Катей что-то произойдет. Он почувствовал какую-то необъяснимую, но ясно ощутимую перемену в себе. После ужина, проводив плотовских, они с Катей остались одни на палубе и, вернувшись на корму, уселись рядышком на крышке люка. — Я сегодня таких замечательных собачек видел в селе,— рассказывал Назаров.— Одна «признала» меня, лапу подавала. Потом повернулась и ушла. А я уже к ней что-то чувствовать начал. Когда отплывали, прибежал на берег щенок с обрывком веревки на шее, маленький, розовато-белый, круглый, пушистый. Я ребят деревенских спрашиваю: «Как зовут щеночка?» — «Гуляш!» — «Отдайте мне его!» — «Нет, говорят, он нам самим нужен!» Такой щеночек! Катя молчала, ежилась. — Тебе холодно? — спросил Назаров. — Немножко. Он распахнул куртку, и Катя забилась туда. Назаров обнял ее, прижал к себе. 6 Сибирские огни № 9