Сибирские огни, 1980, № 9

ДВОЙНАЯ НОША 59 мее судовой ход, послабее течение. Правый берег пошел низкий и топкий, теперь на нем долго-долго не будет никаких селений... День разгулялся. Бывают на севере такие прекрасные дни: тихо, солнечно, просторно, вдали берега не сходятся, там небо соединяется с водой, но границы воды и неба не видно — все чисто, светло, и если появится там судно, то оно точно парит в воздухе... Сколько он не видел этих берегов? Последний раз поднимался здесь на грузовом теплоходе, пассажиром, торопился на экзамены. Все шесть дней рейса усиленно занимался, и все шесть дней поварихина дочка, лет восьми, мешала ему заниматься — носилась с криками по коридору, влетала в каюту, поднимала все в ней вверх дном, вырывала у него из рук учебники, черкала что попало на его тетрадях. Он поначалу пытался внушить ей, что она нехорошо себя ведет, но это было как об стенку горох, и Назаров начал закрываться. Однако девочка устраивала такие концерты под дверью, что он вынужден был впускать ее и хмуро сносить ее выходки. Но, боже мой, как она ревела потом, там, в городе, когда он собрался уходить. Как он не мог понять, что этот бедный ребенок привязался к нему, что все ее поведение было выражением любви... Назаров дошел до ближайшего магазина, купил куклу в серой картонной коробке и вернулся на судно. Она приняла подарок и сказала: «А зачем же вы кричали на меня?» Он забыл имя девочки. Но теперь он знал, что ее звали Катей. Он так и не рассказал о тех шести днях сегодняшней, взрослой Кате, а она не напоминала о его обещании. Они по-прежнему выпускали глубокой ночью стенгазеты, вышло уже четыре номера. Он ждал этих часов, когда они оставались вдвоем в салоне. ...Пульт вдруг затрясся, задребезжал. Зазвенел сигнал, левая машина остановилась. Назаров быстро перевел рукоятку на «стоп», пробежал глазами по приборам. Все было в норме. Он стал запускать машину, но послышалось лишь натужное сипение, чихание, черный дым раз-другой пыхнул из трубы... Остановилась и правая машина. В рубку уже влетал Поливанов. — Следи за буксиром! — крикнул он, оттесняя Назарова от пульта. Назаров нажал кнопку движка и выскочил на мостик. Буксирный трос провис. Плот медленно надвигался на теплоход. Назаров подобрал трос лебедкой. — Только не натягивай, Петрович! — крикнул Поливанов. Теплоход разворачивало лагом, несло вместе с плотом к крутому черному обрыву берега. Капитан кричал по телефону в машинное отделение: — Ну что, Михалыч? Можно запускать? Двигатели заработали после нескольких неудачных попыток запуска. Поливанов вывернул теплоход и стал вытягивать плот из-под яра. У Назарова только тут отпустило внутри; оцепенение, вызванное бессилием чем-либо помочь теплоходу, когда громада берега наплывала на него, прошло. Он вошел в рубку и отключил движок. Теперь электроэнергию можно было снимать с валогенератора. В рубке были уже и Терехов, и наставник, поднялись из машинного отделения дублер и— впервые за время рейса — механик. — Ну что там? — спросил Поливанов, не оборачиваясь. — Да Вася в расходный бачок воды накачал вместо топлива. Не тот насос включил. — Где у нас судком? — спросил Поливанов. Ему ответили, что судком у себя, в мастерской. Речь шла о Бабушкине, председателе судового комитета профсоюза. — Пусть собрание организует сегодня.