Сибирские огни, 1980, № 9

54 Назаров молча присел к столу. Перспектива ежедневных выпусков его не прельщала. — Красиво, правда? — Катя искоса взглянула на него, и он только тут, при вечернем освещении, заметил, какие у нее глаза: зеленые, яркие, как та вода из притока! Потом Катя набросала несколько шаржей: ребята тянут трос наподобие бурлаков, а передний бурлак похож на Костю; дублер по грудь в воде выталкивает плот на фарватер (этот сюжет подсказал ей Назаров). Он все более поражался уверенной руке Кати. — Хотите, вас нарисую? Она сделала несколько движений фломастером — и он не мог не узнать себя в этом человеке, расшаркивающемся перед фигуркой со множеством нашивок на рукаве. Действительно, он занимался встречей и расселением высоких гостей. — Ну спасибо,— с шутливой угрозой сказал он. — А вот я,— и Катя быстро-быстро изобразила себя со шваброй в руках. Он взял из ее рук фломастер и стал исправлять последний рисунок, так что швабра превратилась во что-то непонятное. — Ой, что это? — рассмеялась Катя. — Цветы,— сказал он и внимательно посмотрел на нее. Они повесили газету на перегородке, отделявшей салон от столовой, и долго любовались на свою работу. Шел второй час ночи. Назарову не хотелось расставаться с Катей, и она словно понимала это — не уходила. — Ты хорошо рисуешь,— сказал Назаров. — А ,— махнула она рукой.— Это все так... В художественное училище меня все равно не взяли. — А как же ты оказалась на судне? Катя словно ждала этого вопроса. — У меня здесь мама поваром работала. Долго. И я с ней плавала, потому что мы с ней одни, куда ей меня деть... И я все время рисовала. А Сергей Иванович говорил: «Да у тебя талант!» И в школе тоже говорили: «Надо учиться!» Я в прошлом году стала поступать, а меня не приняли. Школы нет, техника не та. И вообще, что мне делать? Куда податься? — рассказывала она с самым беззаботным видом.— И пошла я на завод, художником-оформителем. Поставили в пару с одним дяденькой. Чем занималась? Краски разводила. Он скажет: «Мажь здесь!» Я мажу. А вообще-то интересно было. Особенно, когда снежный город на Новый год делали. Мы там такие фигуры поставили! Так бы все ничего. Но стал мой напарник... не то чтобы приставать — нет, куда там: мне первое время казалось, что он и не разобрал, кто рядом с ним, парень или девушка... Но какая-то ревность, что ли, стала в нем появляться. Я с парнем словом перекинусь, а он чернее тучи становится, в глаза не смотрит... «Иди, говорит, я один справлюсь». А раз вернулась— он на ящике сидит и плачет. Я говорю: «Что с вами, Прокопий Степанович?» Он как это услышал, ко мне подбежал, плачет. Я, говорит, люблю тебя, но понимаю, что это тебя только оскорбляет. Мы с тобой из разных поколений. Наше, говорит, поколение — это тот навоз, на котором взошли такие цветочки, как ты. Я посмотрела на него — и правда навоз: зубы гнилые, перегаром пахнет... Я и бежать оттуда. Пришла в объединение. Попросилась на «Ангарск». А мне отвечают: «Можем взять, но только временно». А я про себя думаю: мне бы только зацепиться, а там уж меня Сергей Иванович никому не отдаст! Назаров улыбнулся: — Мы все не отдадим. Ты прямо преобразила теплоход. Ребята все еще счастью своему не верят.