Сибирские огни, 1980, № 9

40 СЕРГЕИ ПЕСТУНОВ — Приезжайте к нам на день рожденья,— светло улыбалась Галина.— Жен берите с собой, детей, и к нам на первое ноября. — У кого же из вас день рожденья? — обрадовался я случаю по- настоящему отблагодарить людей, не только спасших от неминуемой гибели, но приютивших, обогревших нас в родной хате. — А нас в один день угораздило,— стал отходить, улыбаясь, Николай.— Опять же, тезка, судьба! — Нет, это уже случайность,— усомнился я.— А может, и судьба,— не стал я разубеждать Николая. — Ждем вас. Приезжайте,— ласково прощалась с нами Галя. Плыли вниз без весел, с шестами в руках. И снова день сиял. Золотом опавших листьев отливали острова, влажно горели гроздья калины, свиристели на кустах в заполошных криках сходили с ума, как базарные бабы, деля между собой спелые, подсахаренные первым инеем, кровяные ягоды. На оголенных верхах тополей, отливая синим воронением пера, в молчаливой сытости восседали, как .на тронах, вороны, зорко охватывая глазом округу. В голубом небе длинно тянули к югу журавли, роняя на землю тревожные трубы. Березовая роща на Тихом острове прострельно посветлела, в ней затихли на лежках зайцы, боясь листопадного шума. Суетились желтые, чистые, будто выстиранные, синицы, собираясь к отлету в села и дымные города на всю долгую и голодную зиму делить лихо вместе с мужественными воробьями, рядом с человеком. Прилетят они по весне сюда грязными, худыми, закопченными, чтобы снова за красное лето отмыться в заревой росе, нагуляться и напеться, порадоваться своим птенцам, а то и внезапно вылупившемуся в родном гнезде огромному кукушонку. Высоко над нами прошумела, свистя крыльями, огромная стая припозднившихся с отлетом скворцов, и, возможно, только она своим неожиданным шумом, и черным огромным пульсирующим клубком напомнила нам ту, видно, последнюю за это лето грозовую тучу< которая чуть было не похоронила нас в межутесье под Большим Камнем. Глядя сейчас на прощальную красоту осеннего дня, никак не верилось, что можно, оказывается, так глупо погибнуть, лишиться навсегда возможности видеть такую неохватную красоту родного края, наслаждаться жизнью. Никак не верилось в смерть только потому, что несмотря на позднюю осень, на опавшие, отзвеневшие листья, на сырой сквозняк в прозрачной березовой роще, где чернеет от холода береста, на предотлетную суету праздничных синиц и тоску журавлей,— все продолжало жить, петь, бороться, надеяться, все несло на себе неповторимую первозданную прелесть. Хотелось радоваться и мечтать о будущем, навсегда забыв эту черную тучу, прогрохотавшую вчера над нами. Все по-прежнему сияло и радовалось жизни... Далеко от жилья на каменном уступе, взлаивая от возбуждения, прыгала Белка. — Федотыч, смотри! Белка наша, Белка! — обрадовался я, как будто родному человеку.— Белка! Белка! Плыви сюда, собачка! Белка подбежала к самой роде и, не раздумывая, ринулась вплавь по ледяному быстрику, догоняя нашу лодку. Мы, насколько можнд было это сделать, притормозили шестами. Подплыв к нам, Белка вытянула морду, норовя ухватиться лапами за борт. Я схватил ее за хребтину и перевалил в лодку. Радостно визжа, мокрая и дрожащая, она лизнула горячим языком мою щеку, стыдливо сунулась в колени Федотычу и вдруг, высоко задрав свою острую морду, залаяла весело и громко на всю енисейскую