Сибирские огни, 1980, № 9

РАССКАЗЫ 37 — Ты че это опять? — насторожилась Галя. — Смотрю на тебя и диву даюсь. Почему ты раньше меня в такой оборот не взяла? Все приноравливалась, все приспосабливалась, даже бутылочкой иной раз задабривала, чтоб я поменьше на тебя орал, ревновал поменьше... — Дак с человеком живу, а не с пнем. Думала, поймет, людей смешить перестанет. А ты эвон куда поехал. Вот и пришлось вожжи натянуть. Странно и неловко было слушать нам супружескую пару, мы с Фе- дотычем незаметно ушмыгнули в боковушку, где, видимо, спали девочки, но сейчас их тут не было. Мы улеглись на разостланную на крашеном полу доху, покрытую сверху свежей простыней, укрылись ватным одеялом. — Да-а, Галя,— тянул виновато Николай,— сегодня ты и взаправду вышла в командиры. И спасла, понимаешь, не только хороших людей, но и меня. Ты во мне, знаешь, что поборола? Знаешь? — Ну, что я в тебе, Коленька, поборола? — спросила Галя так нежно, тихо и ласково, что Николай невольно издал сильный взволнованный вздох. Они говорили запросто и открыто, как будто в хате остались совершенно одни. Я давно заметил, что простые сельские люди обладают какой-то порой необъяснимой доверчивостью ко всему на свете: они и к посторонним, и к своим родным относятся почти с равной чистотой и откровенностью души, совершенно не видя между ними разницы. Это-то их как раз и возвышает над городскими хитрованами, которые только и норовят при твоей малейшей оплошности поставить тебя в непролазный тупик, одурманить тебя утонченным ехидным взглядом, намеком, отдельным словом, острой фразой... — Так что я в тебе поборола, Коля? — повторила вопрос Галя, по всей вероятности, гладя его волосы. — Каприз! Вот что ты во мне поборола. Этот лютый каприз давно во мне засел, захряс. А ты взяла и мой урос обкорнала враз, на людей заставила смотреть совершенно другими глазами. — Коля, не будем перед сном читать нотации. Утро вечера мудренее.— Нет, Галя! Хочу тебе я счас все высказать и— обрубить. Не веришь?— Слепой сказал: посмотрим. — Вот смотри, к моей бутылке так никто и не притронулся. А ты же знаешь, откуда я ее взял? И я тоже не трону. Но и в землю ее зарывать теперь не буду. — Почему? Ты же клятвы клал, божился. — Я прямо счас пойду на улку, брошу ее в Енисей. Пускай тонет. — А если закричит: ¿Спасите, добрые люди»? — Она .утонет молча,— скрипнул зубами Николай.— А ты больше не попрекай. Что свершено — позабыто. — Верю, верю. Ладно. Завтра бросишь, чего сейчас-то людей смешить. Увидят, еще не так поймут. — Э-э, правильно поймут, ежели они — люди. Слово-то свое я должен все-таки держать, или как? Опять в поле ветер? Оно ведь было у меня последним, как мне помнится. — Наверное, должен,— мягко соглашалась Галя.— Но и завтра не поздно.— Это для тебя не поздно, а для меня теперь уже многое поздно.— И Николай неожиданно для меня завсхлипывал, как маленький ребенок.— Ладно, Николай, слеза — не гроза, ее сморгнуть можно. Успокойся.