Сибирские огни, 1980, № 9

36 — Федотыч,— очнулся Николай,— давай, чтоб сыну твоему земля пухом.— Они выпили по глотку и запели про войну, про тех белых журавлей, что несут в себе души погибших солдат. — У каждого, видите, свое кровное горе,— подняла голову Галя, глаза ее повлажнели, мягко горя на свету.— Вон у Федотыча камень какой. Как его с души сдвинуть? Лежит топляком. Готов бы сам погибнуть вместо сына, да не бывает так. А все же живет человек и радуется даже. Песни поет. Сильный. Сразу видать, что сильный, жилистый мужик. С таким рядом легко,— посмотрела Галя благодарно на Федотыча. — Раздумаешься, чудно бывает. Вот вы говорите, что мимо вас проплыл один мужик и не подобрал, не помог. Это сосед наш. Лывин. У него-то Коля и лодку купил. Так он обозлен на всех. На весь белый свет. Верите—нет, кто умрет поблизости или утонет, слава тебе, боже, говорит. Прямо молится, на колени припадает. Все бы вы, говорит, ироды советские, поутопли! Ослобонили бы меня от озлобы. Сама слышала, не вру. Сын кулака, за что-то темное отсиживал. Вот и застрял в его душе дурной камень и придавил его. Смял совсем. Ни совести в этом человеке, ни добра, одно дупло вместо души— сквознякам гулять. Вроде бы и на ногах человек, а посмотришь, нет — мертвяк, глаза и те стоячие, как у змеи гадюки. Да завтра вы его сами увидите. — Не хотелось бы еще раз его встречать. И не стоит о нем говорить.— Я протянул Гале ее шкатулку.— А ведь вам надо бы еще одну медаль вручить. Если рассудить по справедливости, то положено по всем статьям. — Это, за что же? — насторожилась хозяйка. — За спасение утопающих. — Что, разве есть и такие? — удивилась Галя. — Да , и такие есть. — Хм-м. Смехота. Только самый последний мерзавец, вот как наш сосед, может отвернуться от человека, когда тот тонет. Да как же не спасти человека? Не выручить? Ведь каждый из нас в любую минуту может оказаться в беде! Прямо в голове не укладывается! Не поехал бы Николай, не дай бог, струсил бы, сама б за весла села.— Умолкла разгоряченная Галя, еще пуще краснея,— Но вот медаль за что, не понимаю? Может, совсем я дурная? А? Ведь медали и ордена за подвиги дают, за труд. А тут за что? Протянул человеку руку и бац — тебе медаль. Тьфу, не надо мне такЬй медали! Раз их поделали, значит, много еще стервецов на земле. Ой, подозреваю я, он и сено наше пожег. Не любит он свидетелей да счастливых людей. Ехал-то он не пустым на своем «Прогрессе». Самоловы какие-то ставит в ущелье под самым большим камнем. Стерлядь ловит, налима, тайменя и даже осетров — высшей марки браконьер. После щедрой бани и такого же щедрого стола разморило нас быстро, страхи и студа давно прошли, Федотыч через силу боролся с навалившимся на него сном, я крепился только потому, видимо, что выпил меньше всех, не считая, конечно, Гали. Напрягались в основном Николай с Федотычем, но когда я отказался с ними чокаться, тоже поукро- тили свой пыл. На столе Николаева бутылка, вытащенная, как он утверждал, из-под земли, осталась нетронутой. Видя, как нас морит сон, Галя, сминая наш разговор, тут же предложила: — А теперь, мужики, спать. Завтра дел — невпроворот. Жаль, что ваших домочадцев не смогли предупредить,— изведутся за ночь. — Это верно,— мирно поддержал Галю Николай.— Но главное, что живые. Остальное перетерпится. А спать, конечно, пора, мужики.— Николай весь как-то сник, посмирнел, внимательно и светло начал оглядывать Галю, словно видел ее впервые. И сам себе под нос буркнул: —• Хе-е... Смешно дядино гумно, семь лет хлеба нет, а мыши водятся...