Сибирские огни, 1980, № 9

РАССКАЗЫ 35 — Не деретесь? — Галя спрашивала так искренне и наивно, что я рассмеялся. — Когда смеется человек, это хорошо. — Да и у вас все нормально. Все наладится. Николай, вижу, парень хороший. Покуролесит и остепенится. А сам подумал, глядя на Галю: «Такую полюбишь — без вина пьяным станешь. И рождаются ведь такие!» — Хороший, хороший! А я вот из-за него, хорошего, стыну теперь одинокой рябиной на красивом берегу. А по весне, в паводок, так еще и топит нас. Чего хорошего-то? Хоть заживо себя в бетон замуровывай — невмоготу порой становится! — Так еще в Туву вернуться не поздно. — А вот посмотрю-посмотрю, не уймется — и решусь! — отчаянно проговорила Галя.— Решусь. Дочерей в охапку — и была такова, не догонишь. Д а ... Вот его куда девать? — в ее голосе просочились нежные нотки.— Куда его-то денешь? Пропадет. Как пить дать, пропадет. И к бабке не ходи. Один без меня загнется. Галя замолчала, вздохнула. Мужики закончили песню. Федотыч, своей жилистой тяжелой рукой обняв Николая, тихо заговорил, видно, не хотел мешать нашей беседе. Мудрый старик отвлекал Николая, отгородив его от нас широченной сгорбленной спиной. Галя уже хотела продолжать, но притихла, слушая Федотыча. — ...Вот так. Всю войну по морю блукал и, как видишь, в живых остался. Хотя и выслеживали нас фашисты, но и мы их топили будь спок как! И вот целехонький, и даже седня не утоп. Спасибо вам за спасение. А сын-то мой... Эх, Коля, Коля... Сын-то мой, Виталий, пошел в армию в такие мирные солнечные деньки! Ни войны тебе, ни угрозы и— бах — нате вам, дорогие родители, получите в руки алюминиевый гроб с покойником. Ок ее,-г-он схватился рукой за грудь, примолк, морщась.— П о гиб, мол, смертью храбрых при выполнении боевого задания. Знакома мне эта смерть храбрых. А командир потом с Дальнего Востока в письме написал, что сына убили на посту диверсанты. Троих уложил, а вот четвертый успел его подкосить, но все равно не убег. Поймали. Вот так... И сына нету. Гроб большой, как ваша лодка. Раскупорили его, а там еще один, деревянный. Вот, брат Коля, какая вышла матрешка,— Федотыч пьяно заплакал, вытер слезу кулаком, продолжал: — А из алюминиевого гроба соорудил обелиск с солдатской звездочкой на вершинке. Пускай светит. Дождь пройдет да солнцем хватит, так он прямо полымем пылает мокрый-то. И зайдется тогда душа в крике, хоть в петлю лезь. Старуха цветами могилку окружила. Я топольки посажал. Зеленеет. Вот и все. А сына нету... Нету сына, Коля!.. В наступившей тишине как-то странно и нелепо шлепнулся об оконное стекло нетопырь, лепехой грязи прилип на нем. Я невольно глянул на окно: распластав перепончатые крылья с острыми коготками на концах, большая летучая мышь скреблась бездомной сиротой по мокрому стеклу, вызывая острый озноб во всем теле. Но Федотыч не заметил странного существа — ночного комариного разбойника, тяжело вздохнул, зажмурился. — ...Эх, Коля, Коля... Где помрешь, никогда не узнаешь. Вот седня я за Андреича лишь душой болел, себя уж налимам отдавал. Ан нет, живы вот и поём еще. Пое-о-м, Коля! А сына нестерпимо жалко! Жалко, что погиб он тогда, когда вокруг все живут и радуются. Жизнь-то какая стала! А! Он такой молодой был, веселый, в меня весь. По пустякам не унывал, а вот схлынул, уже второй год пошел. Тонул когда я седня-то, так снова он привиделся. Как живой, в тумане стоит, вроде бы сподмог- нуть мне хочет, а не может. Ох ты, горечь-то на сердце какая,— глухое, глубокое рыдание тряхнуло Федотыча, он еще сильнее сгорбился. 3 *