Сибирские огни, 1980, № 9

34 СЕРГЕЙ ПЕСТУНОВ час бы уже стала Героем!— глаза у Гали вспыхнули.— Потому как мастерством доярки лучше меня никто во всей Туве не владел. Вон, гляньте, сколько золотых медалей. Да еще Николай за одной не отпустил в Москву из-за своей черной ревности. Обойдешься, говорит, хватит и этих на все пять пальцев кольца золотые поделать. Так ее и не выслали. Надо было, писали, самой за ней приехать. Вот как. Мужчины продолжали петь. Галя уже тихо, успокоенно рассказывала: — А к чему бы вот, спрашивается, ревновать? Че, я другого полюбила? Крапиву с каким-нибудь чубатым мяла? И в думках такого нету. Не бывало и не будет, хотя...— замялась, растерянно глянула на меня Галина.— Доведет и— побегу. Теперь мне это сделать легко. Измотал он меня своей ревностью вконец! А к чему ревнует-то? Видишь, мол, тебя все знают, поклоны бьют перед тобой, всюду приглашают. И в Кызыл пожалте, и в Москву за медалями, и даже в Кремль на прием к правительству. А я где и был, так только в отрезвителе. Не выйдет, говорит, чтоб мою жену все знали, почитали, а меня в упор не видели. Я тоже вкалываю за баранкой, дай бог всем бы так. А вот только тебе почет и уважение: в президиум сажают, в депутаты продвинули. Королевой стала, а фигу— не хошь? Все, говорит, шабаш! Едем завтра же на мою родину, в Минусу. А то нос к небу полез, скоро не достанешь, с трона не спихнешь. Поедем, и все тут! Я уперлась было, да он уговаривает, обещает: пить брошу, говорит, туман из души выгоню и заживем на равных. Клянусь, говорит, что отгулеванил. Стыдно мне в совхозе жить стало. Оторвалась ты от меня, а то, гляди, и совсем упорхнешь. Галя замолчала, теребя в руках платок, заметно пьянея от выпитой рюмки. Георгинами алели на ее лице пятна, мочки ушей пламенели, на светлом лбу проступил мелкий бисер пота, она взволнованно и тяжело дышала, чувствовалось, что ей невмоготу, надо выплеснуться, чтобы не заплакать. — И вот приехали. А что тут хорошего? Ворочаю я здесь бетон на бетонном. И знать-то меня теперь никто не знает, да и за человека мало кто принимает. Ну, какой я бетонный специалист? Так, ломовая лошадь. А лошади теперь не в почете. А там-то, в родной моей степи, среди широких вольных просторов я была как птица в небе... И вот сама здесь чахну да и медали мои тускнеют, никому они здесь не нужны. Стыжусь их в праздники на грудь цеплять. Галя вдруг заплакала, да такими крупными, светлыми слезами, торопливо сбегающими со щек на грудь, что мне сделалось не по себе. Она склонила голову, смахивая ладонью непрошеные, крупные, что градины, слезы. Потом выпрямилась, глаза ее снова были сухими, жгучими до блеска. — Да и он-то... Горе луковое. Из шоферов за пьянку турнули. Работает сейчас в респираторе, как в противогазе. Цемент в бункер перекачивает. Литр молока за вредность получает. Смехота! Давали б лучше литр спирта. А ведь парнем-то каким был, красивым да удалым. Настоящим моряком был! Дело-то до чего дошло, бог ты мой. Из-за ревности в драку на меня ринулся. Руку мне сломал, паразит. Видите, кривая теперь. Вот дура, так дура, что поздно я верх забрала над ним. Раньше надо было. Дело ведь уже здесь прямо до греха дошло, до отчаянности. Надо же, багром мужика стала понужать! Ну не стыдобушка ли? До чего докатилась, а? И вот сейчас плачусь перед вами, как грешница перед попом. А вы- то кем работаете? —- как бы проснувшись от забытья, спросила Галя. — Я-то? Работаю учителем в Лугавинке. Первый год. — И жена есть, дети? — И дети есть, и жена.