Сибирские огни, 1980, № 9

видно, буря не коснулась плеса. Мы продолжали держаться за лодку, задавленную тяжелым мотором кормой вниз. И так она, стоя торчмя зыбким поплавком, то уходя вглубь, то поднимаясь, поддерживала нас. Когда на винтовых бучилах она норовила совсем скрыть свой обгрыз- лый, галькой загудроненный нос, я отрывался от нее, давая возможность не захлебнуться Федотычу, а потом изо всех сил подскребался, прижимался к ней. . И когда мы оба уже не могли ни кричать, ни сопротивляться, ни даже шевелить руками и ногами, когда прихлынула холодная леденящая тупость и к сознанию, и к телу, в котором скрипели ледяные иглы, пронзая острой болью до костей,— это уже намертво закапканивала судорога, видно, аварийный механизм израсходовал все горючее, остался только тягучий, что клей, липкий, холодный страх,— в это время из тьмы выпнулся светлый нос высокой дюралевой лодки. На нем с багром в руках, как с пикой, стояла женщина, невероятно похожая на мою сестру Валю. «Все,— подумал я,— это уже смерть, если даже сестра ко мне с багром спешит». Жуть сдавила сердце. Все, конец. Багор в руках женщины был наставлен острием на мужчину с бледным лицом, с широко раскрытыми глазами, сидящего на кормовом сиденье за румпелем мотора. , — За борт не хватайсь! — ревел заполошно мужик.— Не хватайсь за борт! Токо за нос! Токо за нос! Иначе волной опрокинет. Утонем все! Но мы уже не могли ни за нос схватить его лодку, ни за борт. Тогда чужая женщина или сестра моя — не разобрал — ударила меня по плечу багром.— Держи,— приказала она.— Д а живей, живей! Эх , му-жи-ки, елки-палки! Видно, что-то еще осталось во мне, та последняя кроха и силы, и надежды, когда я, в беспамятстве, взбодренный крепким ударом, ухватился непослушными одеревенелыми руками за багор. Женщина подтащила меня к борту и решительным движением перевалила, как большую сонную рыбину, в лодку, не обращая внимания на истеричный вскрик мужика: «Утонем! Дура! Ох, и дура!» — Молчи ты! — гневно обернулась она к мужчине. Так же, как и меня, женщина выудила из пучины Федотыча, огрев его предварительно по загривку держаком, чтоб, видно, привести в чувство. ...Когда мы оба оказались в лодке, женщина улыбнулась нам своим счастливым, в светлых каплях воды, лицом: — Ну что, ревуны? Живы-здоровы? Эх, охлепы! — она сурово посмотрела на бледного мужчину, суетно гнавшего судно к берегу, усыпанному теплыми, уютными огнями поселка. — Стоп! — встрепенулась она.— И лодку надо спасти. Чё ей зря пропадать. Пригодится. Глядь, как она у вас пляшет от радости. Освободилась. Попадьей идет, Парамоновной! Сейчас забагрим ее — и к дому. Подчаль, Николай! Подчаль, говорю! Не ерепенься! — Она ловко зацепила багром нос нашей лодки, взяла на буксир.— Вот и славно. Только теперь я разглядел женщину, понял, что никакая она мне не сестра, а совсем чужая, и такой меня смутил тошнотворный стыд за наши дикие, жалкие вскрики о помощи, так мне стало невыносимо больно, выглядел я перед самим собой таким слабым, гадкцм человечишком,- что... даже взмолился: — Простите нас, ради бога! Уж до того мы дико орали — стыд раздирает. — Прижмет, так закричишь,— улыбнулась она.— А муж-то мой,— враз посерьезнев, кивнула головой в сторону все еще бледного мужчи-