Сибирские огни, 1980, № 9

22 СЕРГЕИ ПЕСТУНОВ — Изловим пескарей, за чем дело стало,— подлаживаясь под его блаженный тон, ответил я и весело, радуясь яркому свежему утру, под: мигнул Федотычу.— Для чего течет речка Ташеба? Там, слыхал я, кишмя кишит этих пескарей, лови прям рубахой. И чего нам даром терять такой воскресный денек? Махнем, пока время терпит! — .За тем и пришел, Андреич,— обрадовался старик, по-мальчишески задорно шмыгнул своим длинным горбатым носом с красноватыми, как рачьи вареные клешни, подкрылками. — Небольшой бы бредешок,— посожалел я. — Ба! У моей старухи тюль гдей-то хранится. На занавески спрятала. Слямзим! Мигом сделаем сачок! В забусевшем осочном омутке степной речушки Ташеба, что впадает плавным коленом в Енисей, а теперь, можно сказать, в Красноярское море, мы обнаружили пескарей, стали под них сачок подлаживать. Мы разулись, разделись до трусов и по самую грудь влезли в ледяную мутноватую, с зеленой тиной, воду. Сначала чувствовали, как пескари, шарахаясь по сторонам, бьются в наши ноги, но потом тело занемело, покрылось гусиной кожей и работа пошла с зубным переплясом. — Мне-то что, я — северянин,— храбрился Федотыч, подшучивая надо мной.— А вот тебе каково? Вижу ведь, в холодной воде тужишься, будто быка на баню тянешь. Гляди, брат, грыжа выпрет... Тогда шабаш, братуха! Девки от тебя шибать будут, что куры от огородного пужала, аль, как вон энти пескари от нас. Ежлив туго — выходи обогрейся, а я побултыхаюсь: морячок как-никак. — Ничего-ничего, терпимо, Федотыч! — бодрился я, унимая зубную дрожь.— Тебе-то, конечно, легче: старуха за тюль жару-пару подзадаст, а мне не за что. Вот и мерзну. — Хор-рошо-то к-как! — Федотыч в руках вроде бы не палку от сачка держал, а вибратор — так его колотило. Но ловля шла все равно споро. Во фляге пескари от недостатка кислорода уже мордашки вверх позадрали, широко разинув рты. — Пора спешить к Енисею, Федотыч: воды в бидоне мало, рыбы — тьма. Сам знаешь, на сонную рыбешку не то что таймень, налим не зарится.— Это верно. Вот тебе и тюль! — восторгался Федотыч.— Сколько годов хранилась и к делу пригодилась. Ругнет старуха, знамо дело, потерплю,— улыбнулся он,— закрою уши, а жару поддаст, пускай! Ради такой животи, брат, ни боже мой, не струшу, ежели и половником охо- дит раз-другой,— пристукивал стертыми зубами старик,— Эх, ба! Сейчас чеклашечку тиснуть, чтобы зубы не татакали, а то последние покро- шатся — много ль дряхлым надо. Да жалко вот, не прихватил свою фляжку. Пескарей до вечера спровадили в садок, чтоб малость на плесе оклемались, пришли в себя. Начали готовить снасти для перемета на тайменя, налима, ленка, окуня — на всю хищную рыбу, не исключая и поле- нистую щуку, которой, кстати сказать, в Енисее стало бедственно мало с тех пор, как образовалось Красноярское море. Щука ринулась на заливные луга, на затопляемые пашни, на сочные зеленя, в глубокие поймы, а тут ее и давай браконьеры душить неводами, бреднями да чем попади.. За одно лето на вольных заливах, теплых плесах, на пригревах извели глупую рыбеху начисто, остаток передох зимой в капканных глухих ямах, как в ловушках, прихлопнутых намертво по закрайкам осевшим льдом. Знаменитое красноярское водохранилище! Перепад воды в нем от лета до нового паводка на двадцать метров, а каково на когда-то пойменных низинах, луговинах, старицах и лывах, где вода, как в блюдцах, замерзает, оседая, прирастает к берегам припаем, а для рыбы это — душегубка. Ранней весной она в растаявших грязных лужах, далеко от /