Сибирские огни, 1980, № 9

20 СЕРГЕИ ПЕСТУНОВ Я подивился таким запасам. — А как же. Я как белочка. Зато внучат не надо кликать, сами прибегут. То маковку сорвут, а то ягодки отпробуют. — Клюкву-то куда девать будете? У вас ее целый короб. — Как куда? — удивилась старуха.— Аптека есть и добрые люди. Вам ведерко ссужу, вот и три будет. Набрали-то вы всего ничего. Я смотрел на Клавдию Васильевну и не мог надивиться: откуда V человека столько сил. столько резвости в семьдесят-то лет? — Вы на чай к соседу приходите. Я вас приглашаю. Это друг мой, в оДной деревне жили. — Не пойду. И не зови. А ты меня обманываешь, что ты друг ему. Марусе — да, а ему — нет. — Как вы узнали? — подивился я. — По глазам твоим, по делам твоим. Ты к человеку сердцем, а Яшка рогами тычет. Не пойду! — отрезала старуха. — Раз так, не пойду и я, хотя он приглашал. •— А с Марусей попрощайся. Я ее врачую, а его видеть не хочу. — К дочерям-то когда переберетесь? Одной-то скучновато в таких хоромах. , — Что ты, что ты, сынок! Разве это скука? Не хочу пока в чуланах тараканов пасти. Вон моя подруженька отпаслась. Все похвалялась, мол, к сыну в город еду, мол, умывальня, спальня, водовод и хрюкало — все под боком, хоть всю зиму из хаты не выходи, а вот — сошла, и нету подруженьки. Пока ноги носят — сердце воли просит. Пускай они живут себе, я пока сама скребусь да еще им помогаю. Воля, она и для старухи— песня... — Ну, прощайте, Клавдюша. До новой клюквы. — По весне из-под снега она такая же будет. Приезжайте,— улыбнулась Клавдюша.— А к Марусе зайди, поклон от меня передай да сам попрощайся. Она о тебе все время воркует, голубок. Ты вот что, милый. Слушай, что скажу. Будешь прощаться, приголубь ее да поцелуй нежненько, ей счас позарезу нежности нужны. Яшку натравляю, а он быком глядит да жалеет только. А тут совсем не жалость нужна, а песня раз- душевная! Пойми и ты меня, старую. Всколыхнуть ее надо до самых краев — вот болезнь свою она и выплеснет, что море слабую рыбешку. Ну ладно, иди, пока Яшка не приперся. А ты, голуба, не дуй губы, тут врачи собрались,— обратилась она к моей жене, а сама озоровато в мою сторону подмигнула. И все же я с Марусей попрощался коротко. — Ну как, повидали Пронькино болото? — Не болото, а чудо с медунем на листвене. Я уже хотел сказать Марусе что-то ласковое, прощальное, что-то такое из детства, из нашей ранней юности, но она опять задергала головой.— А ты-то свою лужу помнишь? Ее губы плаксиво скривились, но глаза смеялись, а слезы, обильные, крупные слезы гулко Капали на носки резиновых сапог. Она стояла опять такая же беззащитная, одинокая, как тогда недалеко от злополучной лужи, я чуть было не закричал, но вокруг плавала вечерняя тишина, где-то далеко на холме урчали уставшие комбайны, копошились на насесте за стеной куры, устраиваясь на ночлег, еще чиркали по синеве стрижи, с гор стекали отсырелые сумерки, но внезапный резкий сигнал