Сибирские огни, 1980, № 9

188 шек. А о нем говорят: «В каждом городке есть свой сумасшедший». Галерею чудаков дополняет рядовой солдат Херсонский. Кандидат искусствоведения, он никак не на­ учится ходить в ногу и выглядит в армей­ ской среде белой вороной («Херсонский»), Своей штатской мешковатостью, беззащит­ ностью перед старшими, полнейшим непо­ ниманием армейской субординации он на­ влекает на себя гнев и презрение команди­ ров. К тому же типу можно причислить «контрастного человека» Холодова («При­ гар») и «негибкого человека» Денисова — инженера, не идущего на компромиссы со своей профессиональной совестью, и ком­ муниста Арсентьева — героя пьесы «Ивол­ га». Влюбленная в Арсентьева актриса Ляля никак не в состоянии понять логику его тя­ ги в деревню: «Какого руководителя ни возьмешь — начинал работать в деревне, проявил себя — перевели в город. Это же типично, если хочешь знать, для нашего об­ щества... Раньше шли в народ, теперь под­ нимаются из народа. А ты — особый!» Ни в какие рамки этикета не укладывает­ ся «режиссер божьей милостью» Алек­ сандр Рудаков в романе «Тридцать второго не будет», завершающий острую полемику с членами художественного совета столич­ ного театра немыслимым, кажется, выпа­ дом: «сделал стойку и на руках вышел из кабинета». «Чудачество» Марку Юдалевичу интерес­ но не само по себе. Ему важна духовная устремленность «чудака», его идейные, со­ циальные пристрастия. Оригинальный свое­ обычный человек, утверждаемый писате­ лем, идет у него не по обочине жизни, не юродствует, а живет в самой людской гу­ щ е— сражается на войне, учит детей, ва­ рит сталь, перестривает село, пишет книги... Чудаки М. Юдалевича чем-то, наверное, сродни своим землякам — шукшинским «чудакам». Их породила одна и та же ал­ тайская земля, им свойственны многие общие качества — затейливость и «фигур- ность» мысли, «неожиданность изворо­ тов»... Только было бы несправедливо го­ ворить о какой-то зависимости чудаков Юдалевича от героев его прославленного земляка. И не только потому, что чудаки Юдалевича родились много раньше, чем появились рассказы Шукшина. Они разные типологически. Шукшинские — от земли, от почвы, «сельские жители», фигурность их движений и мысли лишена книжной опо­ ры; их «озаренности» — от наивности нео­ фитов, прикоснувшихся к миру культуры. Чудаки М. Юдалевича — большей частью — горожане, интеллигенты, нередко люди вы­ сокой культуры. Открыт и прямолинеен писатель в своих антипатиях. Он любит прямо сказать «кто есть кто». Антиподы «чудаков», люди, ли­ шенные духовности и романтической уст­ ремленности, ему откровенно несимпатич­ ны. Особую антипатию вызывают персона­ жи, умеющие хорошо приспосабливаться, осторожные, предусмотрительные, гибкие, те, что «не витают в облаках, а умеют взять синицу в руки». Рисуя их, писатель нередко ЕФ. Б Е Л Е Н Ь К И Й прибегает к средствам сатирической сти­ листики. Несколькими портретными дета­ лями раскрывается суть «преуспевающего кроликовода Парамона Никитича», с его безупречным прямым пробором и утиным носом, «преисполненного сознания нрав­ ственного совершенства». В образной системе его прозы избыточ­ ная аккуратность и причесанно^ть — вер­ ный признак, по которому можно безоши­ бочно определить авторскую неприязнь. Вот один из персонажей повести «Газетчи­ ки»: «На вошедшем был свободный, цвета какао с молоком, пиджак, бледно-зеленые брюки, так тщательно отутюженные, что острие стрелок, казалось, может порезать руки». И далее: «Аккуратно разделенные прямым пробором посередине редкие во­ лосы свисали на виски и уши». Можно не сомневаться: нарядность, приутюженность, аккуратность предвещают резко негатив­ ную роль в повести заместителя редактора областной газеты Антипина. «Черная холе­ ная борода» одного из персонажей расска­ за «Сан Саныч» не оставляет сомнений в его духовном, вернее бездуховном, родст­ ве с обладателем «прямого пробора». Сюжеты прозаических произведений Юдалевича строятся так, что. на суровых экзаменах жизни одерживают решающие нравственные победы «чудаки». Свою фи­ лософию чудачества он формулирует так: «...все эти беззаботные, безалаберные, без­ думные в отношении житейском люди счастливее и удачливее предусмотритель­ ных Парамонов Никитичей. Они не боятся жизни, не приспосабливаются к ней, зато любят ее, и она в конце концов платит им тем же». Может быть, вывод этот несколь­ ко прямолинеен — всякое бывает «в конце концов» и с чудаками. От поэзии идет и лиризм Марка Юдале­ вича. Он пропитывает характеристики геро­ ев нескрываемой оценочностью. Он прояв­ ляется в автобиографичности многих пер­ сонажей рассказов и очерков. Повесть «Давно отгремела война» ведется от треть­ его лица, и вдруг, на финальных страницах, автор, как бы не выдержав роль сторонне­ го рассказчика, заявляет, что один из пер­ сонажей, «вечно бормочущий стихи не­ удачливый молодой поэт» — это же он сам, автор. И заводит прямой, от первого лица, разговор с читателем. В пору полной зрелости подошел Марк Юдалевич к роману. И не удивительно, что самый вершинный жанр прозы покорился ему. В роман «Тридцать второго не будет» М. Юдалевич вложил весь свой многосто­ ронний опыт. Здесь и знание театра, полу­ ченное, очевидно, в итоге многолетних близких связей драматурга с режиссерами и актерами разных городов, где ставились его пьесы. Как точно, например, передано чувство актера, когда, в процессе репети­ ций, на какой-то момент «шекспировский шедевр никому не нравился, потому что расчлененный на куски напоминал распи­ ленную скульптуру». Здесь и не менее ос­ новательное знание заводской жизни, при-