Сибирские огни, 1980, № 9

г о д ы и к н и г и 185 Казалось бы, прокрустово ложе восьми* стиший таит опасность ритмического одно­ образия, когда живая мысль и слово втис­ нуты в заранее определенные железные клетки короткой строфы. Но в том и пре­ лесть твердой строфы, что она до предела напрягает творческие силы и виртуозная техника подчиняется свободной мысли и помогает ей раскрыть себя. Восьмистишия Марка Юдалевича интона­ ционно и ритмически удивительно разно­ образны. В них преобладают привычные ямбы, но неожиданно мелькнет раздумчи­ вый анапест и как раз там, где лирический герой элегически итожит прожитое: Годы, годы, по вашим законам железным происходят печальные метаморфозы. Вы ведете в края неизбывных болезней — южный полюс инфаркта, пустыня склероза. Вы ведете в палатное белое царство, где врачей похвалы да врачей укоризны... Хорошо, что у вас под рукою лекарство,— это мужество, что накопили мы в жизни. Как точно выбрана неторопливая, длин­ ная трехсложная стопа для передачи слож­ ных раздумий! И как контрастирует с этим восьмистишием стоящее рядом под назва­ нием «Невежда»: «Прекрасен» все-таки невежда — неколебим и величав. И правду матку режет, режет, рубает со всего плеча. Все то, над чем мудрит философ, невежда знает до конца. Мир для него простой и плоский, а сверху серая пыльца. Та же, как будто бы, «октавная» форма, но короткая ямбическая строка динамична и быстро приводит к итогу, где ирониче­ ски «побеждает» ни перед чем не пасую­ щее невежество. Не всегда соглашаешься с его утвержде­ ниями, с некоторыми хочется спорить. Мне, например, не по сердцу восьмисти­ шие: Мы с детства Ьбъявляем прописям войну, тотальную войну, мы все торопимся, торопимся на высоту, на глубину. И где-то у далекой пристани, на глубине, на высоте, мы снова обретаем истины. Другие? Нет. Опять же те... Оно выглядит случайным в духовном ми­ ре поэта, чуждым корневому, глубинному в нем. На борьбе с «прописями», как мы заметили, построены многие стихи Юдале­ вича— полемические, воюющие с расхо­ жими истинами. Спорить хочется и по другому поводу Начну издалека. Молодому М. Горькому принадлежит малоизвестная легенда «Сле­ пота любви». Она — о рыцаре, возвратив­ шемся домой после десятилетий сраже­ ний с «неверными». Изувеченным и соста­ рившимся. Годы наложили свою печать и на чело его дамы. Но встретились они так, как будто время ничего не изменило в их сердцах и облике. — «Да она седая и в морщинах вся! — изумленно говорили рыцари барона де Курси. — Господа!— возразил им барон.— Вы видите то, чего нет, ибо любимая женщина не стареется. И сконфуженные рыцари умолкли. — Боже мой! Этот бедный Курси! — со слезами говорили дамы из свиты Бианки де Морфор.— У него нет руки, и все лицо из­ рублено неверными, как он стал уродлив и страшен, этот храбрый барон! — Что такое говорите вы? — удивилась прекрасная Бианка.— Он все так же красив и молод, как был. Впрочем, тот, кто не лю­ бит, всегда видит то, чего нет! — прибавила она с сожалением». Автор кратко коммен­ тирует смысл своего рассказа: «Из него видно, как сильна любовь, если она спорит даже с непобедимой силой времени». У Марка Юдалевича есть «Современная баллада». На ту же тему — о времени и любви. Герой ее — звездолет — возвраща­ ется к любимой женщине и сыну: На руке снежинка тает, Он обнять жену мечтает. Молодой, победный, сильный, он спешит увидеть сына. Но столетняя старуха: — Милый, милый,— шепчет глухо,— поздней радостью пылает. — Сколько лет тебя ждала я! И седой почтенный старец: — Папа, где же вы скитались? И здесь баллада, как часто принято в этом жанре, завершается лирическим ком­ ментарием автора: Ах, теория Эйнштейна, ты проникла в мир семейный, ты пришла туда не сказкой — ворвалась туда фугаской. Оказывается, время неодолимо и никаки­ ми романтическими иллюзиями не отверг­ нуть неумолимую правду ученого — автора теории относительности. Только на сей раз «правильность» мысли, правда «ученого» с картами и планами, о которой тот же Горький говорил в пьесе «На дне», выглядит правдой рассудка, как бы противопоказанной самой поэтической форме. Вспомним, что и сам создатель теории относительности подходил к своим научным открытиям далеко не однозначно, по-человечески понимая остроту коллизий, вносимых ими в мир. Ведь не кто иной, как Эйнштейн, написал под одной из фотографий: Я истину почти уже схватцл, Но тем иллюзию прекрасную разбил... И правда, врывающаяся в мир человече­ ских отношений «фугаской», разбивает «иллюзию прекрасную». Почему1то верится, что иллюзорна все-таки сама «фугаска», а наука найдет возможности сочетать истину с красотой. И поэтической фантазии боль­ ше к лицу романтика веры, чем скептицизм «фугасок». В художественный мир Марка Юдалеви­ ча правомерно входит поэма — жанр, пред­ полагающий развернутость, сюжетность.