Сибирские огни, 1980, № 9

РАССКАЗЫ 13 И за того лисенка, которого я нашел в степи слепого, выкормил, а он по осени убил его лопатой и сдал как своего, за всех ребят, которых он нещадно бил; за Гальку, которую обманул, и, конечно же, за Марусю, которую под страхом держит, от меня отлучил, а сам жениться на ней хочет; за тот невыносимый позор, когда он бросил меня, безотцовщину, в лужу, и я чуть было не утонул, за все насмешки и издевательства. Но как? Каким образом? Он же богатырь. Я вспомнил о ружье, обрадовался, пошел домой. Зарядил крупной картечью патрон, у меня тряслись руки, когда я прицеливался в телеграфный столб, воображая его Яшкой. После долгих мучений я оставил эту затею. Тогда на глаза мне вдруг попала дедова с ушком гирька. Я уже выследил, что, после того, когда он проводит Марусю, спешит к Галькиному дому, вызывает ее, и прячутся они в их сеновале. Все ясно: надо забраться на сеновал, спрятаться там, затаиться и, когда он ее начнет обнимать, хряснуть его, а там — будь что будет. Я так и сделал. Три ночи ждал в сеновале Яшку, только на четвертую он объявился, но не с Галькой, а с теткой Маврой, соломенной вдовой и пьяницей. Забежали они с ней в сеновал торопливо, тут же сели, он облапил ее, начал .звучно, нахально целовать, я, преодолевая страх и немоту в груди, тюкнул гирькой Яшку — он отвалился немым снопом от Мавры, запозевывал, и вот в это-то время из моей души выплеснулась вся к нему ненависть и злость, вся лютость обиженного насмерть сердца, вся неудержимая страсть во что бы то ни стало — отомстить! Он был в моих руках, я бил его гирькой по чем попадя, визжал, верещал, пока не очухалась и не разобралась во всем Мавра. Тут же начала меня, обезумевшего, оттаскивать от полумертвого своего любовника, подергивающегося в судорогах. Не оттащи меня Мавра — убил бы я в ту ночь Яшку. Оттащила она меня, глянула в страхе на мое обезумевшее от гнева лицо и задала такого реву, да в голос, да напричет, что подняла на ноги всю деревню и раскрыла весь свой позор. Бесчувственного Яшку, в крови, как недорезанного барана, увезли в больницу, меня упрятали в сельсоветский подвал, а утром, взяв расписку не убегать, отпустили до суда. Взбудораженная деревня сулила мне тюрьму, фронтовики встали на мою сторону, и первым среди них, как ни странно, был Яшкин отец: — Не бойся, Сергей! Спасем и от Яшки, ежели он выживет, и от тюрьмы. Так его, стервеца, и надо было проучить. Чтоб не пакостил. Почернела моя мама, выслеживая мой каждый шаг, чтоб я, боже избавь, не наложил на себя руки, ахала да приговаривала: — И как же ты решился на такое, сынок? — Пускай не лезет,— бледнел я, почему-то совершенно теперь не боялся его и, случись еще раз, схватился бы с ним снова насмерть. Мои ровесники теперь заискивали предо мной: — Ну и влямзил ты ему! Давно просил, да некому было. Покажь гирьку, а! — Я вот те покажу! — свирепел я. И только одна Маруся будто утонула. Из дому не выходила, тихо плакала и почему-то, как говорили, проклинала меня. Она не верила, что Яшка был в сеновале с Маврой, потому как в этот вечер он ее до дому провожал. Я подшивал материны валенки, когда увидел Яшку на улице с батогом в руке. Он шел, прихрамывая, к нашей хате. — Вон он, супостат, идет. Ой, сынок, прихлопнет сн тебя.