Сибирские огни, 1980, № 9

10 СЕРГЕЙ ПЕСТУНОВ шали, будто ссыпался на землю золотой песок. Поле убегало на увал, на хребте которого маячил одинокий комбайн, трепыхая красным, как обрывок утренней зари, флажком. Завидя нас, комбайн вдруг заревел протяжно, в призывной тоске, а наверху бункера всплыл высокий человек, размахивая кепкой: мол, давай сюда да поскорее. Я смекнул: комбайн, видимо, намолотив бункер зерна, ждет машину, а ее почему-то долго нет. И по жнивью направил «Москвича» в поле, заодно надеясь расспросить у комбайнера, где тут это самое Пронькино болото. Но когда я подъехал к степному кораблю, глянул вверх, оторопел: на ступеньке мостика стоял не какой-то неизвестный мужик, а наш, из Сватовой деревни, сосед Яшка Бондарь. Боже мой, и вправду, говорят: «Мир велик, да тесен». — Ба! Неужто Cepera? — развел руками Яшка, его запыленное лицо удивленно вытянулось, он знакомо завращал своими бычачьими голубыми глазами, оголив в улыбке щербатый рот. — Дорогому гостю и ворота настежь! А я стою вот, реву, хоть на землю из бункера сыпь. Золотое время упускаем. Дай, думаю, ягодникам зыкну, чтоб шурнули с тока машину. И надо же — сосед! Вот встреча! — Яшка торопливо слез с комбайна. Протянул мне замасленную руку, познакомился с женой.— Значит, за клюквой? — заморгал Яшка, кашлянул.— У нас ее тьма. Мой дом прямо на болоте стоит. Заезжайте. Спросите, где Бондарь живет, покажут. Маруся...— На этом слове он вдруг запнулся, но выдавил:— Дома, примет. А вечером, как отмякнет колос, и я приеду. Побанимся, поговорим. Жмите да на ток заверните, •скажите, мол, Яшка загорает. — А где тут Пронькино болото? — улучив минуту, спросил я. — Пронькино? В самой глуби, но без проводника вам не обойтись. Надо вам к Болезиной завернуть. Она туда на крыльях полетит,— как- то расслабленно заулыбался Яшка.— Огород бросит, картошку заморозит, а полетит. Маруся вам ее покажет,— опять с чего-то он помрачнел. Мы развернулись и покатили в низину, запруженную до краев домами. С одной стороны на деревню набегали горы с густой щетиной саянской тайги, с другой — узкая урема, видно, речки Мигны, которая брала деревню в объятья, прижимала ее к горам. Деревня красивая, зеленая, но чужая, в которой вот ни с того ни с сего вдруг поселился мой бывший сосед, работает на комбайне, живет... с Марусей... Машина тихо шелестела проселком, жена мирно и сонно поглядывала по сторонам, а у меня от нежданной встречи с Яшкой в душе поднималась буря, необъяснимая тоска окутывала сердце, оно рвалось к Марусе, в детство, в юность, хотелось вдруг заплакать, закричать на весь белый свет — почему он такой несправедливый, почему все так глупо в жизни получается? Но в моих руках подрагивала чуткая баранка, рядом подремывала законная жена, и я, вздыхая и хмурясь, мысленно отбивался от прихлынувших воспоминаний, но они наплывали все с новой и новой силой, поднимая крутую волну, взъемно вскидывая, как на качелях, сердце: оно замирало на миг, а потом снова ныряло в голубой, уже невозвратный мир, чтобы омыться светом радости... ...В то лето я поймал более трех тысяч сусликов. И не потому, что был лучшим на деревне суслоловом, а потому, что влюбился. Я пас в тс лето лошадей и ловил одновременно сусликов. Дед мой и соседи помогали мне их обдирать, расправлять на рогульках шкурки, зато мясо брали >себе. Кому теперь ни скажи, что суслики многих наших сельчан от голода спасли,— хохочут, мол, загибаешь, брат, сусликов не едят. Однажды я по осени друзьям шепнул, что настрелял куропаток, надо бы посидеть