Сибирские огни, 1980, № 9

РАССКАЗЫ _____________ 9 мать не колдовала! А вот раз — и сошла. А думалось ведь дураку, что мама будет жить со мною вечно. Чего надо? Все есть! Ешь, пей, вся забота. Зачем помирать? — рассуждал сам с собою Василий,— А вот, оказывается, и при такой жизни помирают. Эх, мама, мама,— плакал горько Василий, чем сильно удивил свою жену, которая считала его грубым, черствым человеком, хотя сама ночами подуськивала: «И чего это ты туда попрешься? Вишь, на болото ей захотелось. Плохо у нас стало? Блажит старая, а ты готов ей поклоны бить».— «Ну дак мать она мне, мать!» — сопротивлялся Василий. «Так что теперь?» — сшибала жена загадочным двусмысленным вопросом. И тогда Василию казалось, что мать убедить не ехать проще и легче, чем потом после поездки разбираться с женой, которая еще до сих пор ревнует его к деревенской Аннушке, дочери Клавдюши, материной подруги. Что ни семья, то запутанный клубок. Постороннему человеку его не распутать, но как уже всем издревле известно: невестка жалеет свекровку в гробу. ' После похорон прошло несколько дней, но мы с женой все-таки на- чаялись ехать на Пронькино болото. Раннее утро подсолило изморозью золотую стерню, пожухлую траву, березовые колки; даже зеленый сосновый бор, ратыо подступивший к трассе, бирюзово горел, воздух на заре был резким и острым, как огуречный рассол. С восходом солнца все отмякло. Опавшая, скрученная в стружку листва распрямилась, блюдцами держала на себе росу. Поплыли в голубом пространстве серебристые змеи паутин. Несло со страдных полей светляками вспыхивавшую в лучах полову. Где-то далеко на увале гудели натужно комбайны, пахло перезрелой горчицей, гречишным медом, полынью и хлебом. Хлебный парной дух висел и подавлял все остальные запахи. День был ярким, обещавшим тепло и горячую работу на не убранных еще полях. На небе не заплуталось ни одного облачка, и пасшаяся белая отара овец на покати Думной горы казалась всплывшим с неба кучевым облаком: поразительно было сходство. Мы то и дело останавливали машину, чтобы выйти, углубиться в. сбежавший в луговинку лесок, подышать терпкими запахами. Бабье лето в сибирских местах начинается с изморозных утренников: земля делается гулкой, комкастой, солончаковой от сизого инея, все на время замирает, пока не пробьется из-за черты горизонта солнце, не распахнет совершенно безоблачное небо. К полудню оживает все: оставшиеся на бабье лето жаворонки, пауты, мотыльки и букашки, комары и мухи. Даже уснувшая было до весны черемуха, случается, расцветает.— Долгое лето будет,— говорят старики в такую пору, сидя на завалинке.— Вон и черемуха цветочками играет. Под зазимок уйдет, а цвести не боится. Молодая! — Старость мудра, да труслива — это верно,— покашливая, поддакивает второй старик.— А молодость, она завсегда на крыле. Д а жаль вот, только в старости ее и видишь. А пока молодой — в омут головой. Хе-хе. Таки дела, значит. Расцвела, чтоб умереть красивой. Вскоре мы свернули с главной трассы. Проселок, по которому покатили, был с обеих сторон зажат еще не скошенной пшеницей. Косые лучи, проникая между ровных стеблей, рябили серебряным частоколом в глазах, колосья, покачиваясь на легком ветру, задевая друг друга, шур-