Сибирские огни, 1980, № 8

64 ТАТЬЯНА ПРОСЕЦКАЯ ность бил лопатой, чтоб была злее! Боялись Пурги все —страшный это был зверь, ожесточившийся. Нельзя было пройти мимо амбара, Пурга заходилась сиплым, захлебывающимся лаем, что уже и на лай не похо­ дил,—из глотки рвался всхлипывающий от злобы хрип. Собака мета­ лась, цепь закручивалась, ошейник душил ее,- но она продолжала ки­ даться и хрипеть. Я жалела Пургу. Мы в свой сарай ходили редко, боялись. Стоило приблизиться, Пурга становилась на задние лапы, цепь натягивалась, ошейник захлестывал горло, бешено горели глаза, с клыков брызгала пена, и душу выворачивало от неистового, яростного рычания. Сорвись она с цепи, загрызла бы насмерть неосторожного человека или возмож­ ного похитителя шкурок, чего и добивался дядя Миша, зло воспитывая Пургу. Немного привыкнув к собаке, я стала приносить ей все, что удава­ лось стащить со стола. Она на лету глотала и снова сатанела. Но на­ стал день, когда она съела хлеб, картошку, кости и не смогла рычать на меня. Я подходила к ней, а она пятилась, прижимала уши и почти умоляюще рычала, почти скулила, как будто предупреждала, что должна напасть, и просила за это прощения, она еще помнила кнут и лопату дяди Миши. И следующую неделю я ее кормила, и уговаривала, и называла всеми ласковыми именами, какие могла придумать и каких она никогда не слыхала. Соседи следили за нашим противоборством с молчаливым выжида­ нием, ни о чем не рассказывая Агеевым. Пробраться к Пурге, чтоб ни­ кто не видел, в нашем дворе было невозможно. Пурга смотрела на меня каким-то странным взглядом, она не просила еды, не заискивала. Я протянула руку, Пурга дрогнула: положив ладонь ей на голову, я тихо гладила по собачьему лбу; провела по густой шерсти на шее. Пурга дернулась, я ослабила ошейник. Собака дрожала мелкой дрожью, она плотно прижалась к моим ногам и долго стояла не двигаясь, опустив морду и хвост. В этот день ее хриплого рычания и сорванного лая мы не слышали. Вот об этом дяде Мише рассказали. Он бил Пургу долго и методич­ но, пока она не перестала хрипеть, лизать его сапоги, пока она не пере­ стала двигаться! Но она выжила, он выходил ее и продал: собака, не боявшаяся человека и полюбившая его, не подходила для службы у ам­ бара. Это было для меня жестоким потрясением: впервые добро оберну­ лось злом и ударило невиновного. Чувство вины и предательства долго мучило меня, когда я увидела лайку Найду, посаженную на цепь, вместо Пурги.—«Ты навсегда в от­ вете за всех, кого приручил!» —сказка Антуана де Сент-Экзюпери «Ма­ ленький принц» объяснила мне, уже взрослой, ту детскую вину... Похожие ошибки я, наверное, делала и позже, только не помню это­ го, как часто бывает, если предаем мы. Но хорошо помним, когда преда­ ют нас. | Постепенно я привыкла к грубоватым играм ребят. Платье с бантом у ворота, сшитое мамой, и сандалии, купленные на барахолке, уже не вызывали насмешки. Я не была ябедой и сама выясняла отношения и разрешала конфликты. С мальчишками было просто—вопрос решали отвага, умение спокойно смотреть в бешено сузившиеся глаза, стиснув зубы, слушать матерные слова, при первой же угрозе удара отреагиро­ вать мгновенно, и первой —ударом, неожиданно применить подножку, и ни при каких обстоятельствах не вмешивать в свои дела взрослых. С девочками эта тактика не годилась. В них рано созревало ковар­ ство: ласковый, льстящий разговор в лицо и сплетни за спиной. Из дево­ чек я больше всех привязалась к Райке Москаленко, прозванной ребя