Сибирские огни, 1980, № 8

РАССКАЗЫ 63 щаюсь к прошлому, картины его всплывают в памяти, стоит только вы­ пустить себя из-под контроля. А может, иногда нужно вернуться и поискать поддержку в про­ шлом? ...Мы с мамой приехали в сибирский город в конце сороковых годов. Поселились на окраине, где в деревянных бараках жили рабочие масло­ завода. Первая зима показалась невыносимо холодной Я не привыкла к сшибающим с ног ветрам, было трудно пробираться в школу по за­ сыпанным снегом тропинкам в неуклюжих пимах, возить на санках из колонки воду. Печного тепла хватало только до полночи, и просыпались мы, стуча зубами. Наступившее лето примирило меня с новым городом. Почти рядом с бараками начинался лес, нужно было только миновать свалку, и в нежной молодой траве я находила первые фиалки и венерины башмач­ ки; сердце обрывалось, когда из-под ног вылетали пестренькие, расплас­ тавшие в прыжке длинные лапки, лягушата; дятел весело стучал на весь лес, иногда отвлекаясь, чтобы повертеть головой, рассматривая свою работу... . Дети окраины оказались драчливыми, крепкими, с пронзительными голосами. Они самозабвенно играли в чижика, штандер, «бить-бежать». Мне нравилось, что звучало это слово как «бидбежа». Часто страсти разгорались, игра переходила в ожесточенную драку, и неслась ругань; — Гад, падла, глаза выдеру! —зло и по-бабьи орали девчонки. От таких слов на меня, единственную забалованную дочку, буквально на­ ходили немота и ужас. Во дворе стеной стояли сараюшки. На дверях засовы, здоровенные замки, иногда по два. В сараюшках хранили дрова, инструменты, дер­ жали погреба, здесь же находились коровы, козы; а у Агеевых были еще и лисы. Лисы были заперты в клетках. Как горели тоской и гневом их глаза, как метались эти красавицы, еще не успевшие превратиться в жалких, облезлых зверюшек. Рядом с нашим сараем соседствовал этот огромный почти амбар — дяди Миши Агеева. Он стрелял в тайге белок, шишковал, дома жил ред­ ко. Жена тетя Тайса и дочка Лялечка и ждали его из тайги, и боялись. Говорил он сорванным голосом, сипел всегда с ненавистью. Дичал, что ли, в лесу или застарелый туберкулез, который лечил он барсучьим и медвежьим салом, был причиной его постоянного раздражения. Вечерами у них собирались соседки, девчонки, старушки. Затрепан­ ными, пухлыми картами играли в дурака, щелкали кедровые орехи, же­ вали серку и рассказывали страшные случаи из жизни. Росли горки оре­ ховой скорлупы, разгорались от печного жара и «случаев» лица, страш­ новато и таинственно светилась в темноте раскаленная чугунная дверца печки. Появлялся дядя Миша, и они быстро сметали мусор, соседки испарялись, тетя Тайса низко, почти на самые глаза спускала плотно повязанный платок вокруг головы. Лялечка тотчас же брала гитару и взрослым голосом пела; «Живет моя отрада в высоком терему»... Отец оттаивал, у тети Тайсы светлело лицо, она, оказывается, кра­ сива особой, тонкой, поблекшей красотой, но голос, по-прежнему тихий, задавленный, выдавал ее страх. В тринадцать лет Лялечка утонула, купаясь в реке во время грозы. Потерявшую память тетю Тайсу сестры увезли в деревню к матери, вместо нее домовничать осталась старая тетка дяди Миши. Сам дядя Миша еще больше почернел и высох, узкие глаза его не смотрели на людей, ребята старались не попадаться ему на дороге. Беличьи и песцовые шкурки дядя Миша хранил в своем амбаре. На толстой цепи, прикрученной к тяжелой двери, закрытой на два замка, сидела здоровая овчарка Пурга. Хозяин кормил ее редко, за провин