Сибирские огни, 1980, № 8

58 ТАТЬЯНА ПРОСЕЦКАЯ Он мягко ответил: — Вам проведена не радикальная операция, только облегчаю­ щая,—состояние не позволяло, но жить станет немного легче. Через не­ сколько лет, очевидно, потребуется оперировать другой клапан, сейчас мы его только подштопали. Возможно, придется заменять. Не хотелось бы, но, если понадобится, заменим, а пока... живите! Еще раз! Она читала справки тех, кто выписывался. Везде были строки: «Опе­ рация проведена в условиях искусственного кровообращения». Это оз­ начало, что организм был охлажден, что, пока хирурги вшивали клапан, подштопывали, проверяли, вместо сердца и легких работал аппарат — АИК. И после всего человек способен вновь стать живым и горячим? По- прежнему будет чувствовать, и радоваться, и размышлять, и не боять­ ся жизни со всеми ее неожиданностями, поражениями, болью и счасть­ ем, за которое тоже нужно платить? Будет! И после повторных операций тоже! Она, как на чудо, смотрела на тех, кто приезжал в клинику на про­ верку, на больных, прооперированных несколько лет назад. Трудно было поверить, что у этих жизнерадостных, подвижных людей в сердце про­ тезы клапанов. Но протез есть протез, виден он или скрыт глубоко, и, конечно ж, люди эти отличались от нормальных, практически здоровых людей, в жизни их было много тяжелых проблем, и, при видимости бла­ гополучия, они были очень «непрочны». Но ведь и у «нормальных», практически здоровых людей не меньше причин относиться друг к другу внимательнее и теплее —кто знает, что скрыто в сердце человека, ока­ завшегося, скажем, притиснутым к тебе в транспорте! Почему мы так спешим раздражаться, чувствовать себя ущемленными! Как трудно достается жизнь! Как размениваем мы минуты, и часы, и годы на пустое самоутверждение, ссоры, злость, суету! Она сейчас почти не читала, не хотелось, думала —времени хва­ тало. И, главное, больше не задыхалась, не приходилось ладонью при­ держивать шею, где раньше мучительно, до боли, пульсировала жилка. Вера смотрела на мать и пыталась представить, чем были для нее эти месяцы, и день операции, и те, в какие они не виделись,—додумать и почувствовать до конца —не хватало мужества. ...В один апрельский день пришла и ее очередь снимать капельницу. Привезли в перевязочную, положили на стол. Лежать без подушки на­ взничь было неудобно. На минуту потерялось ощущение времени, что-то сместилось в сознании, не потому, что стало плохо, а просто наступа­ ла хорошая минута —еще один этап остался позади. Капельницу убра­ ли, хирург, привычным движением подложив руку под голову, помог приподняться и на секунду отошел от стола. Она сидела, придерживая на груди простыню, в окно светило солнце, согревая плечи и лицо, ярко освещая белые халаты сестер. Стеклянные дверцы шкафов, инструмен­ ты, высокие окна сияли Нестерпимым блеском, пахло эфиром. В открытую форточку вливалось тепло, запах разогревшихся де­ ревьев, оттаявшей земли. Небо было высоким и чистым, слышался ще­ бет птиц. Какое-то ощущение или воспоминание пробивалось сквозь толщу прошедших больничных месяцев... Что это? Где она видела женщину, сидящую в такой же позе, она чувствовала ее в себе, слушала ручей, шорох листвы и смотрела в сторо­ ну ее спокойными глазами —мир был таким, каким ему и надлежало быть: свежим, зеленым, летним! И она вспомнила: Эдуард Мане —«Зав­ трак на траве». Это длилось не больше секунды, когда хирург повернулся и хотел что-то сказать, на лице его появилось удивительное выражение: перед