Сибирские огни, 1980, № 6

32 ПЕТР МУРАВЬЕВ еще мишневский транзистор источал какую-то нежную песенку. Пото му и ехали молча. — Стоп, тормози,— попросил Гриша против лемеховских ворот, мне к соседке заглянуть надо.— Покопавшись в сетке, сыпанул Мишне- ву на колени сначала горсть конфет, потом печенья,— Гостинец твоим короедам.... Благодарю, что честь оказал. Лемеховский Бурун взлаял и, гремя цепью, удалился в конуру. — Встречай гостя, бабка! — разудало заявил Гриша, переступив порог. — Опять что-нибудь стряслось? — Нет, вроде... а впрочем, черт его знает, раз пришел за очищени ем. Или ты не рада? — Не турусь! Рассказывай, с чем пришел? — С той недели буду в отпуск проситься. За матерью поеду! До ка ких пор она будет по свету и чужим людям блукать? — Вези, сынок, если сумеешь,— со вздохом проговорила баба Ка тя и присела.против Гриши. Она не знала, что сказали Грише в конто ре, и не навязывалась с расспросами, а Гришу угнетала какая-то без- думг ая опустошенность. — Ладно, бабка, не идет сегодня масть, разгуляемся в другов раз,— засобирался Гриша. — Не мельтеши, посиди! —воспротивилась баба Катя. — Нет! Там, дома, Мария, поди, места себе не находит, а волно вать.ся-то и не из-за чего. — Ну и слава богу, если так... — Так-то так, да сколько нервов надо, чтоб сорок раз повторять людям одно и то же. А не доказывать низзя! Кто-то ж должен это де лать! Совесть людская — она как вспаханное поле... Не засеешь злаком бурьяном порастет... Пойду я, бабка, успокою Марию. Люблю я ее, чер навку, до самого донца. Хорошо или плохо умею это делать, а люблю Не дай бог, что случится с ней, рядом в могилу лягу. — Не турусь, сынок! Умирать не жить... Любитесь себе на счастье Век у вас еще ой-ё-ё какой длинный. Гриша слушал, свесив голову на грудь. — И без тебя, бабка, не знаю, что бы делал. — Иди, отдохни, сынок. Больно уж сегодня ты не в себе. — Оттого и приперся... Все мне, дурню, казалось, что... А, глупость какая! А вышло не по-моему. Люди, они все видят. Сегодня не дали обиду и завтра, значит, не дадут. На том стоим, на том и стоять будем.., Помнишь, бабка, в войну и после войны... Чо греха таить? Думали, съедят нас вши, клопы и блохи. Ан нет, не съели. А теперь мокруши двухвостки, и те вывелись. У каждого теперь дом красен и углами пирогами. Придет время, полный порядок будет и в нашем большом мироздании... — Я уж не доживу до твоей мечты, Гриша,— заунывно вздохнула баба Катя. — Ты это мне брось, бабка, заживо умирать! И думать не смей. Человек сам себе век отмеряет. А у тебя еще сын Мишка мыкает судь бу. Золотые шевроны у жизни он отвоевал, да понял, что это еще не всё, Чую, мается капитан. Так что тебе, бабка, надо еще жить да жить! Баба Катя вдруг встрепенулась всем худеньким телом, сникла и за плакала. ♦