Сибирские огни, 1980, № 6

22 — Бывай здорова, Антонина,— ретировался Гриша. Домой он вернулся около двенадцати. В прихожей, где за ширмой возле печки они спали с Марией, было прохладно. Видно, Мария долго держала дверь открытой, но табачная горечь и кислый запах силоса так и не выветрились. Под печью самозабвенно сверенчал сверчок, под боком тихо и по­ койно дышала уснувшая Мария, а Гриша не смыкал глаз. Даже сам себе он еще не мог объяснить, что его будоражит. Почему досаждает неотступное чувство потери, будто оТ души отделилось что-то такое, во что всегда верил, чего постоянно хотел и без чего оставаться никак нельзя... ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Первый, по-зимнему основательный снег выпал в конце октября. По ночам хоть и крепко подмораживало, днем снег подтаивал, и ка­ залось, что ему не устоять, и земля вот-вот окажется вновь голой. Не любят сибиряки ту осень, в которую снег ложится на мерзлую землю — верный это признак неурожая. Августовцы ждали крепкого, большого снега, и он пришел. Днями погода стояла ясная, но к вечеру невесть откуда собирались тучи, и начинался снегопад — неспешный, редкий, когда видно каждую падающую снежинку. Принарядилось село, расстелило всюду пуховые ковры, потонули в них всякие звуки: ни говора, ни песни, ни гармошка не взыграет в сиреневых сумерках. Тихо. Глухо. Бело. Расчистив крыльцо и дорожку, Гриша постоял, прислушался: ни­ где никого даже собакам взбрехнуть не на кого. Тоска. Чтобы развеять­ ся, надумал сходить Гриша к Лемеховым. Баба Катя теребит шерсть, сидя спиной к зарозовевшей плите. Восьмиклассница Нина выполняет уроки в горнице. Раиса — ночной скотник, видно, уже ушла на дежурство. Уютно показалось Грише в чу­ жом доме. Он прошел на свое любимое место, в передний угол прихо­ жей, сел в торец стола у окна и, вызывая бабу Катю на веселый раз­ говор, спросил: — Ну как, старая, наплясалась за праздники? — Подь ты к чемеру! — отшутилась баба Катя.— Сидела все, жда­ ла, может, Миша приедет. Так и не дождалась. — У Анатолия именины через неделю, чего бы он поехал сейчас? — Про дни рожденья они крепко помнят, а о матери забывают. — Тебе грех, бабка, на детей обижаться... Разговор наладился под стать тихому, задумчивому вечеру. Он бы мог продолжаться до полуночи, не явись на огонек Мотя. Она еще только свернула с дороги, а лемеховский пес Бурун уже метался, вздыбливался на цепи. Из всех соседей он, может быть, из-за ее гортанного голоса, невзлюбил только Мотю. — Нина! Иди, выручай Матрену Семеновну,— попросила баба Катя внучку и тут же пояснила Грише: — Не берет мир Буруна с Мотей. — А я-то ломал голову, на кого он ополчился? На любовь мою за­ ветную. — Не обижай мне Мотю,— заступилась баба Катя.— С кем я буду вечера коротать? Телевизор — неживая душа, а Мотя каждый день, как только кукушка прокукует восемь, тут как тут.